На окраине возле города
Я в рабочей семье родилась,
Горемычная, лет семнадцати
На кирпичный завод нанялась.

Отец с матерью жили весело,
Но изменчива злая судьба —
На заводе том Сеньку встретила,
Где кирпичная в небо труба.

На заводе том Сеньку встретила —
Развеселым он мальчиком был,
И сама тогда не заметила,
Как он тоже меня полюбил.

Но, как водится, безработица
Налетела, проклятая, вдруг.
Сенька вылетел, а за ним и я,
И ещё двести семьдесят штук.

Началась война буржуазная,
Озлобился рабочий народ,
И по винтикам, по кирпичикам
Растащили кирпичный завод.

Сенька кровь свою проливал в бою —
За Россию он жизню отдал,
И несчастную всю судьбу свою
Он, как жжёный кирпич, поломал

На окраине Одессы-города
Я в убогой семье родился,
Горе мыкая, лет пятнадцати
На кирпичный завод нанялся.

Было трудно мне время первое,
Но зато, проработавши год,
За весёлый гул, за кирпичики
Полюбил я кирпичный завод.

На заводе том кралю встретил я,
Лишь, бывало, заслышу гудок,
Руки вымою и лечу я к ней
В мастерскую, в условный куток.

Каждую ноченьку мы встречалися,
Где кирпич образует проход…
Вот за кралю ту, за кирпичики
Полюбил я кирпичный завод.

Вот за кралю ту, за кирпичики
Полюбил я Одесский завод.

На окраине града Ленина
Я в преступной среде развился,
Ещё мальчиком лет шестнадцати
В исправительный дом забрался.

Было трудно нам время первое,
Но потом, проработавши год,
Я привык к нему, как и он ко мне,
Позабыл остальной весь народ.

В исправительном с трудом встретился;
Задрожит лишь, бывало, звонок,
Лицо вымою и бегу скорей,
В мастерскую несясь со всех ног.

Каждый день мы там все работали,
Где горны раздувают меха,
Вот за этой за работушкой
И проводим мы время пока.

Но, как водится, кодекс вводится,
По тюрьме вдруг прошла тут молва:
«Сокращённые сроки заводятся,
Загуляем на воле, братва!»

Так мечтаем мы и надеемся.
День за днём так идёт и идёт.
Новый кодекс пока там поспеется,
Не заметишь, как срок подойдёт.

На свободе ж мы постараемся
Заниматься лишь честным трудом.
Что прошло в тюрьме, всё останется
В нашей памяти будто бы сном.

Как на фабрике была парочка:
Он был, Сенька, рабочий простой,
А она была пролетарочка,
Всем известна своей красотой.

Вот она ему и понравилась,
Что не мог отвести с неё глаз,
И во сне она ему снилася,
Как увидел её в первый раз.

— Пролетарочка, черноокая,
Ты весенний прекрасный цветок,
Ой, какая ты уж жестокая,
Подойди, поцелуй хоть разок!

А она ему так ответила:
— Ой, какой ты чудак, паренёк!
Не такая я уж жестокая —
Подойди, поцелую разок!

Я работаю за машиною…
И сказал: «Потерплю, потерплю!
Заработаю два с полтиною,
Пролетарке платочек куплю!»

Кажду ноченьку с ней встречалися
Там, в саду, где поёт соловей,
Целовалися, миловалися,
Про любовь он шептал тихо ей.

Но недолго так продолжалося —
Знать, судьба ей такая была:
Молодая жизнь прекратилася,
Под машину попала она.

Тут пришёл Семён и упал на грудь,
На измятый весенний цветок.
Целовал её губки алые,
Целовал её красный платок.

— Пролетарочка, черноокая,
Ты навеки закрыла глаза.
Ой, машинушка, ты жестокая,
Пролетарочку ты отняла!

На окраине где-то города
Там, где наша семейка жила,
Папа часто брил себе бороду,
А мамаша меня родила.

Было трудно ей время первое:
Как, бывало, начну я орать,
Руки вымоет и бежит ко мне
Поскорее пелёнки менять.

Но вот стукнуло мне пятнадцать лет,
Поступил во вторую ступень,
Там я встретился с Муркой девкою
И влюбился в неё, как тюлень.

И как водится, стали ссориться,
И узнал я, к несчастию, вдруг,
Что у Мурки есть Ванька с Петькою
И ещё двести семьдесят штук.

Заревел тут я, потемнел тут я.
И решился я стать палачом:
Свою милочку по затылочку
Шандарахнул слегка кирпичом.

Задрожала она, побелела вся
И на землю, не охнувши, бряк.
И от этого, от кирпичика
На затылке остался синяк.

Так добился я счастья прежнего,
На ремонт поистратив три дня.
Стала Мурочка тихой курочкой
И теперь только любит меня.

Так нашёл я тут счастье новое,
Упрочивши его кирпичом.
И по винтику, по кирпичику
Счастье новое мы создаём.

Был торговый трест показательный,
А в том тресте торговый отдел,
А в отделе стул основательный,
На котором директор сидел.

И в отделе том машинисточка
И сидит целый день без конца,
За полмесяца шесть червончиков
Получала девица тогда.

Причесав усы свои кисточки
И поправив своё галифе,
Наш директор раз машинисточке
Предложил прогуляться в кафе.

Глазки вспыхнули, как бутончики,
И подумала вмиг егоза:
У директора есть червончики,
У меня — голубые глаза.

Полюбил сильней машинисточку,
Каждый день он всё больше худел,
Но ревизия любопытная
Заглянула в торговый отдел.

В кассе были лишь рублёвочки
Да пятак почерневший один,
А червончики и пятёрочки
Улетучились, словно бензин…

Ах вы, девочки, вы, бутончики,
Я к вам сердцем горячим лечу,
Я готов отдать вам червончики,
Но сидеть я за вас не хочу!

Эту песенку про кирпичики
В Ленинграде поёт каждый дом.
В переулочке с милой дамочкой
Шёл прилично одетый пижон.

А навстречу им в переулочке
Трое типов каких-то идут.
— Разрешите-ка папиросочку,
Не считайте, товарищ, за труд.

А на ней была шубка беличья,
Воротник на ней был из бобра,
А как вынул он портсигарчик-то —
В нём без малого фунт серебра.

У налётчиков глаза мутные.
Так они отдавали приказ:
— Вы присядьте-ка на кирпичики,
Расшнуруем ботиночки с вас.

Кавалер хотел воспротивиться,
Но с блатными шутить ведь нельзя.
И кирпичиком по затылочку —
Разлетится в куски голова.

Жалко, не было здесь фотографа,
А то б вышел прекрасный портрет:
Дама в шапочке, без рубашечки,
А на нём и кальсончиков нет.

Ни кирпичики, ни червончики
Я в народе теперь не пою.
А спою я вам, как девчоночки
Иногда нас подводят вовсю.

Познакомился с черноглазою,
Это было весенней порой.
Щёчки алые, губки бантиком,
И прилично одета собой.

Проводил её до парадного,
Её губки меня обожгли.
Шёл обратно я той дороженькой,
По которой мы с миленькой шли.

Прихожу домой, раздеваюся,
Посмотрел на часы — ровно три.
Раздеваюся, а сам думаю:
«Вот девчоночка, чёрт побери!»

Так полгода прошло, выпал первый снег,
О знакомстве я стал забывать.
Не видал её, не встречал её,
Вдруг недавно встречаю опять.

Увидала меня, изменилася,
Вдруг вплотную ко мне подошла:
«Милый Колечка, я беременна,
От тебя это скрыть не смогла…»

Тут как громом меня ошарашило:
Ведь я видел её только раз.
Уверял её, умолял её,
Но не спас меня этот отказ.

Протокольчики, через милицию,
Через месяц повестка была.
На суд вызвали обвиняемым,
«Губки бантиком» тоже пришла.

Говорил судьям — не поверили:
«Надо раньше за этим смотреть!»
Вот за эти-то губки бантиком
Припаяли платить одну треть!

От хорошеньких милых девочек,
Как от стенки горох, я лечу.
За чужой-то грех губкам бантиком
Сто пятнадцать целковых плачу!

В одном городе жила парочка,
Он был шофёр, она — счетовод,
И была у них дочка Аллочка,
И пошёл ей тринадцатый год.

Вот пришла война. Мужа в армию
Провожала жена на вокзал…
Распростившися с женой верною,
Он такие слова ей сказал:

«Ухожу на фронт драться с немцами,
И тебя, и страну защищать,
А ты будь моей женой верною
И старайся почаще писать».

Вот уж год война, и второй война,
Стала мужа жена забывать:
С лейтенантами и майорами
Поздно вечером стала гулять.

«Здравствуй, папочка, — пишет Аллочка. —
Мама стала тебя забывать.
С лейтенантами и с майорами
Поздно вечером стала гулять…

Здравствуй, папочка, — пишет Аллочка. —
А ещё я хочу написать,
Что вчерашний день мать велела мне
Дядю Петю отцом называть».

Получив письмо, прочитав его,
Муж не стал уж собой дорожить.
И в последний бой пал он смертию
И сейчас он в могиле лежит.

Ах вы, жёнушки, вы неверные,
Муж на фронте, а вы здесь гулять!
Война кончится, мужевья придут
Что вы будете им отвечать?

Я кончаю петь. Не взыщите вы,
Что у песни печальный конец.
Вы ещё себе мужа встретите,
А детям он неродный отец.

Вы послушайте, добры граждане,
Я какую вам песню спою,
Как на кладбище Митрофаньевском
Отец дочку зарезал свою.

Мать, отец и дочь жили весело,
Но изменчива злая судьба,
Надсмеялася над малюткою:
Мать в сырую могилу ушла.

После матери отец дочь любил,
Но недолго та шла благодать.
Он нашёл себе жену новую:
— Надя, Надя, вот будет нам мать!

Неродная мать ненавидела
Малолетнюю дочку сперва.
Но ни в чём её не обидела,
Только мужу задачу дала:

— Всей душой люблю тебя, миленький,
Только жить мне с тобою невмочь!
Говорить тебе даже совестно,
Жить на свете мешает нам дочь!

Ты убей её иль в приют отдай,
Только сделай всё это скорей.
А не сделаешь — я уйду тогда,
Мне одной будет жить веселей!

Мысли дерзкие пали в голову,
Перестал отец дочку любить.
В детский дом отдать было совестно
И решил отец дочку убить.

Жаркий день стоял, духота кругом,
Отец дочь стал на кладбище звать.
Не хотелось ей вместе с ним идти,
Но хотелось могилку убрать.

— Подойди ко мне, дитя милое,
Я хочу тебе слово сказать!
Подошла она, как отец велел,
Вспоминая умершую мать.

Подошла к нему — лицо бледное,
Тут послышался слабенький крик,
Кровь тут алая по земле течёт,
Он, убийца, над трупом поник.

На Синайском на полуострове,
Где лежит государство Израиль,
Положение очень острое,
Потому что воинственный край.

Там евреи не дружат с арабами,
Дело даже доходит до драк.
Прекратить давно уж пора бы им
Этот ближневосточный бардак!

Среди этой всей перебраночки
Вдруг два сердца забилися в лад.
А она была египтяночка,
А он был израильский солдат.

Крепко спали в ту ночь пограничники,
Обманул их еврей-генерал,
И по камешку, по кирпичику
Растащили Суэцкий канал.

Неизвестно, сколь б всё это длилося,
Но прослышал про это Насер,
Исключительно он обиделся,
Жалобу написал в Эсэсэр:

«Нету сладу, мол, с межебойцами,
Все пустыни у нас отберут!
Помогите, мол, добровольцами,
Не сочтите, товарищ, за труд!»

Но вокруг ничего не менялося,
Не кончался еврейский полон,
Пока слёзная эта жалоба
Наконец не попала в ООН.

А в ООНе той была сессия,
Набежало неразвитых стран…
И евреям тут стало невесело,
Как раскрылся их подлый обман.

На Синайском на полуострове
Был убит израильский солдат.
Египтяночка слёзы горькие
Проливала три года подряд.

Ах, война, что ж ты, подлая сделала,
Вместо свадеб — разлуки и дым…
Мы хотим любить египтяночек,
А агрессиев мы не хотим!

Люди добрые, посочувствуйте —
Человек обращается к вам:
Дайте молодцу на сугрев души…
Я имею в виду на сто грамм!

Не покиньте меня в этот трудный час —
Я ж вас всех бесконечно люблю,
Скиньтесь, граждане, по копеечке…
Я имею в виду по рублю!

Если нет ни в ком сострадания
И сочувствия нету ни в ком,
Покарай же их рукой, Господи…
Я имею в виду кулаком.

К сожалению, нету времени —
Я в другие вагоны иду.
Песня близится к заключению…
Ничего не имею в виду!