Михаи́л Ива́нович Росто́вцев ( англ. Michael Rostovtzeff ; 29 октября [ 10 ноября ] 1870 года , Житомир — 20 октября 1952 года , Нью-Хейвен , Коннектикут ) — русский и американский (в эмиграции) историк - антиковед , археолог , публицист. Специалист по социально-экономической истории эллинизма и Древнего Рима , а также по античному Причерноморью .

Дед и отец М. И. Ростовцева имели высшее образование, занимали высокие посты в структуре Министерства народного просвещения . Антиковедческое призвание Михаил проявил ещё в гимназии, в 1888—1890 годах обучался в Киевском университете , далее перевёлся в Петербург, после окончания университета в 1892 году совершил поездку в Италию. В 1892—1895 годах в период подготовки к профессорскому званию преподавал в Николаевской гимназии ( Царское Село ). В 1895—1898 годах на стажировке с посещением Стамбула , Афин и Вены , побывал также в Италии и Испании. В Париже занимался каталогизацией свинцовых тессер Кабинета медалей . После возвращения занял должность приват-доцента Петербургского университета и профессора Высших женских курсов . В 1899 году защитил магистерскую диссертацию «История государственного откупа в Римской империи», в 1903 году докторскую диссертацию на тему «Римские свинцовые тессеры» и стал профессором кафедры классической филологии университета. Член Русского археологического общества . После революции 1905 года занимался общественной деятельностью, печатался в журналах « Мир Божий », « Вестник Европы » и « Русская мысль », состоял в партии кадетов , известность получили ростовцевские «вторники», на которых бывали Н. И. Кареев , И. А. Бунин , Вяч. Иванов , и другие. Избран почётным профессором Лейпцигского университета (1910) и членом-корреспондентом Берлинской Академии наук (1914), ряд своих трудов выпустил в немецком и французском переводе .

Во время Первой мировой войны занимался сбором средств для раненых и беженцев, введён французским правительством в Орден Почётного легиона (1917). 20 мая 1917 года Ростовцев избран академиком Российской академии наук (в 1928 году исключён из АН СССР , в 1990 году восстановлен). В 1918 году с женой командирован в Европу, что фактически явилось бегством. В Лондоне вместе с П. Милюковым , А. Тырковой-Вильямс основал «Русский освободительный комитет», активно поддерживал Белое движение . Колледж Корпус-Кристи ( Оксфордский университет ) в 1918 году присудил ему почётную докторскую степень, но отказал в профессорской вакансии. В 1919—1920 годах Ростовцев жил во Франции, участвовал в создании Русской академической группы в Париже и Русской гимназии. Избран в 1920 году членом-корреспондентом Академии надписей и изящной словесности . В 1920 году приглашён профессором Висконсинского университета , в котором работал до 1925 года. С 1925 по 1944 год — профессор Йельского университета . В 1928—1937 годах работал в американо-французской археологической экспедиции в Дура-Эвропос . В 1935 году избирался президентом Американской исторической ассоциации (высшая позиция в сообществе историков США), с 1939 года переведён на ставку эмерита в должности начальника археологического центра. Почётный доктор университетов: Висконсинского и Йельского (1925), Кембриджского (1931), Гарвардского (1936), Афинского (1937), Чикагского (1941). В эмиграции принимал участие в организации нескольких периодических изданий: «The New Russia», «Struggling Russia», «The New Europe», « Новый журнал »; дружил с П. Сорокиным и Г. Вернадским , переписывался со многими деятелями эмиграции. После 1944 года из-за тяжёлого заболевания отошёл от научной и общественной деятельности . В 1947 году избран членом Академии деи Линчеи (Рим). Скончался и похоронен в США .

По выражению В. И. Кузищина , Ростовцев продолжил лучшие традиции русской исторической науки конца XIX века. До своей эмиграции занимался по преимуществу проблемами римского колоната , хлебного снабжения в Римской империи (докторская диссертация посвящена тессерам ), а также археологическим исследованием Юга России, источниковедением истории скифов и Боспорского царства . Обосновал сложное переплетение древнегреческой, иранской и местных культур в древнем Причерноморье. Общую концепцию греко-римского мира разрабатывал в США, что вылилось в три фундаментальные монографии, вышедшие в свет в 1926—1941 годах. Придерживался концепции существования античного капитализма и буржуазного характера древнегреческой цивилизации, достигшей в эпоху эллинизма уровня развития, по многим параметрам сопоставимого с Европой XVI—XVIII веков. Это оказалось возможно благодаря наличию предприимчивого и свободного буржуазного сословия, которое перешло на сторону Рима из-за централизаторской политики правителей эллинистических царств. Экономическая политика Римской державы в I—II веках нашей эры способствовала дальнейшему развитию буржуазного класса, созданию общеимперского рынка и общесредиземноморской городской цивилизации. Однако оборона чрезмерно растянувшихся границ от варваров требовала огромной армии, что влекло повышение налогов и централизацию и регламентацию экономики. Это подорвало могущество античной буржуазии и предопределило её конфликт с императорской властью. В итоге к IV веку императорам удалось разгромить городскую буржуазию и установить восточную деспотию со всеобщим закрепощением и бюрократией, возвратом от развитых форм античной жизни к натуральной экономике . Концепция Ростовцева допускала «пролетарские революции» в древности, из-за чего целым рядом историков XX—XXI веков ( А. Момильяно , М. Весом, С. Б. Крихом ) утверждалось, что историк допускал модернизацию и, очевидно, отождествлял Римскую и современную ему Российскую империю и СССР. Тем не менее, теории Ростовцева и его работы остаются актуальными и используются антиковедами Европы и Северной Америки, он стал прижизненным классиком антиковедения .

Россия и Европа — первая половина жизни (1870—1918)

Российская часть жизни Михаила Ивановича Ростовцева составила 47 лет из почти что 82-х. В. Ю. Зуев в ранней биографии учёного выделял пять периодов: киевские детство и юность (1870—1890); университетские годы, включающие гран-тур и завершающиеся магистерской защитой (1890—1898); первый петербургский период (1899—1908) — обретение научной известности; второй петербургский период (1908—1914) — начала больших научных проектов и общественной активности; петроградский период (1914—1918) — время военных и революционных испытаний, завершающееся отъездом из России .

Генеалогия. Киевские годы (1870—1890)

Согласно генеалогическим изысканиям нидерландского исследователя , основателем рода будущего археолога был ростовский мещанин Павел, получивший фамилию Ростовцев по родному городу. Во времена Екатерины Великой он переехал из Ростова в Воронеж , вероятно, перейдя в купеческое сословие . Его сын Яков Павлович (1791—1871) был первым в семье интеллектуалом, который получил юридическое и естественнонаучное образование в Харьковском университете (пятом его наборе ) и слыл знатоком латыни. В 1814 году он начал работу в Полтавской гимназии , и к 1839 году дослужился до директора Черниговской гимназии и инспектора народных училищ Черниговского уезда (личное дворянство получил в 1833 году ). В 1844 году он удостоился чина статского советника , дававшего потомственное дворянство , и в 1846 году вышел в отставку. В браке он имел, как минимум сына и дочь — Ивана и Александру . Иван Яковлевич Ростовцев (1831—1917) изучал классические языки во Свято-Владимирском университете в Киеве , и в этом городе начал карьеру гимназического учителя. В Житомире , где он стал директором гимназии, 29 октября 1870 года родился шестой ребёнок — сын Михаил. Его двоюродным братом являлся А. В. Луначарский (сын Александры Яковлевны), который несколько лет воспитывался в доме Ростовцевых. Всего в браке Ивана Яковлевича Ростовцева и Марии Ивановны Монаховой родилось шестеро сыновей и две дочери. Старший брат Борис (род. 1864) пошёл по таможенному ведомству, к 1903 году был заместителем начальника Одесской таможни и к 1911 году дослужился до начальника Московского таможенного отделения. Дмитрий (род. 1867) не слишком успешно окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, поддерживал отношения с младшим братом ещё в 1920-е годы. Самые близкие и эмоциональные узы связывали Михаила с младшим братом Фёдором (1878—1933), который, отличаясь музыкальными способностями, стал военачальником, участвовал в Белом движении , в эмиграции во Франции сделал карьеру преподавателя .

Первоначально Михаил получал домашнее образование, в автобиографии отметив, что интерес к античному миру унаследовал от отца, а общекультурными интересами всецело обязан матери . В 1881 году Михаила отдали в «семейную» (ею в своё время руководили его дед и отец) Киевскую Первую гимназию , которую окончил через восемь лет с серебряной медалью и Пироговской премией за сочинение «Об управлении римскими провинциями в последний век республики». Два следующих года Ростовцев провёл на историко-филологическом факультете Киевского университета , где стал специализироваться по классической древности. Уже в США он вспоминал, что на первых курсах всерьёз выбирал между антиковедением и русской историей, которую преподавал В. Б. Антонович , приобщивший Михаила к пониманию органической связи древности и современности и универсальному использованию источников. Античными штудиями руководил профессор Ю. Кулаковский , также занимавшийся археологическими исследованиями Юга России. Их отношения не были лёгкими ввиду резкости характера и болезненного самолюбия обоих. Тем не менее, именно Кулаковский, известный изучением памятников античной живописи на Юге России, натолкнул Ростовцева на одну из генеральных научных тем . Дальнейшую судьбу Ростовцева, по мнению его биографа М. Веса, определила административная судьба его отца («если бы его тогда не обошли, его сын Михаил Ростовцев никогда бы не поехал учиться в Петербург. Он бы остался в Киеве»). В 1888 году должность попечителя Киевского учебного округа сделалась вакантной, но Иван Яковлевич был обойдён повышением, и лишь в 1890 году был назначен главой Оренбургского учебного округа , проведя на этой должности следующие 14 лет. М. Вес рассматривал это как завуалированную ссылку чрезмерно либерального чиновника: в 1890 году одновременно освободились должности попечителей в Казани и Дерпте .

От студента к приват-доценту (1890—1899)

Петербург

В связи с назначением в Оренбург М. Я. Ростовцев, понимая, что не сможет контролировать жизнь 19-летнего сына, обратился к давнему другу — декану историко-филологического факультета Петербургского университета И. В. Помяловскому . Первое письмо Ростовцев-старший отправил 26 марта 1890 года, и уже в конце июля Михаил переехал в столицу, с которой был связан следующие 27 лет своей жизни. 1 сентября он официально стал студентом третьего курса. Сложившаяся в Киеве научная дилемма отпала сама собой: учителями молодого учёного сделались всемирно известные специалисты Ф. Ф. Зелинский (общие вопросы древнегреческой и эллинистической кулььтуры), В. К. Ернштедт (эпиграфика), П. В. Никитин (классическая филология) и особенно Н. П. Кондаков (история и теория классического искусства). Впоследствии все они стали членами Академии наук. Занятия у Кондакова чаще всего проходили у него на квартире в доме 15 по Литейной улице , причём личных учеников Кондакова полуиронически величали «фактопоклонниками». Кроме Ростовцева в этот круг входили С. А. Жебелёв , Б. А. Тураев , Г. Ф. Церетели , и некоторые другие . На старших курсах М. Ростовцев активнее всего занимался вопросами античного искусства, когда он стал рассматривать помпейскую живопись с источниковедческой точки зрения. Сочинение на эту тему было отмечено золотой медалью Совета университета; выпускник Ростовцев удостоился диплома первой степени. Отец вновь обратился к декану Помяловскому с просьбой не только принять сына на кафедру для приготовления к профессорскому званию , но и назначить ему стипендию. 15 августа 1892 года М. И. Ростовцев подал прошение зачислить его учителем Царскосельской Николаевской гимназии, директором которой был И. Ф. Анненский . В декабре того же года Михаил Иванович был оставлен при факультете, но без стипендии, зарабатывал он на жизнь, преподавая в гимназии греческий и латынь, попутно готовя учебное издание « Записок о Галльской войне ». В мае 1893 года, соединив накопленные сбережения с суммой, присланной родителем, Ростовцев взял отпуск и отправился в свою первую заграничную поездку .

Ростовцев располагал рекомендациями Ф. Ф. Зелинского и сразу отправился в Рим , где познакомился с сотрудниками Германского археологического института , прежде всего . Далее 22-летний учёный отправился в Помпеи , где познакомился с — библиотекарем Германского института, который каждый июль проводил на руинах города 10-дневный семинар-экскурсию для учёных и педагогов (Ростовцев участвовал в них дважды). Именно Мау разработал и доказал концепцию эволюции четырёх стилей живописи в Помпеях . В Россию Ростовцев вернулся с двухмесячным опозданием, только после того, как иссякли все средства. Тем не менее, директор Анненский не предпринял санкций и оставил Ростовцева в штате, а с 1 января 1894 года Михаил Иванович стал получать стипендию в размере 600 рублей в год. В течение года он сдал все магистерские экзамены и опубликовал свою первую статью, обобщавшую опыт помпейских раскопок лета и осени прошлого года. Он также подал прошение о предоставлении годичной зарубежной командировки для завершения магистерской диссертации. Официальным куратором вызвался быть Ф. Ф. Зелинский, который разработал программу работы .

Научный гран-тур

15 марта 1895 года М. И. Ростовцев выехал в длительное путешествие, которое, благодаря финансовой помощи и доброй воле И. В. Помяловского и И. Я. Ростовцева, продлилось более трёх лет. Первая остановка произошла в Стамбуле в Русском археологическом институте , откуда Михаил Иванович поехал в Афины , где познакомился с магистрантом Новороссийского университета Б. В. Фармаковским . В мае — июне 1895 года он принял участие в экспедиции по островам Эгейского моря, устроенной Вильгельмом Дёрпфельдом . На Делосе Ростовцев впервые археологически изучал конструкцию частных домов, придя к выводу об их сходстве с помпейскими. Обратный путь проходил по побережью Малой Азии с посещением Трои . В Афинах учёный прослушал лекции о скульптуре и вазописи. В июле вместе с учениками Н. П. Кондакова Ростовцев совершил 15-дневную поездку на Пелопоннес для ознакомления с раскопками. В август он поехал в Италию, где до октября работал на римских и помпейских раскопках Германского института, особенно в . С П. Вольтерсом Ростовцев работал в Корнето над изучением росписей древних гробниц . С ноября 1895 года Ростовцев неполный семестр занимался в Венском университете у немецкого антиковеда Отто Бенндорфа (археология) и эпиграфиста , ученика Моммзена . В австрийской столице учёный сильно бедствовал, так как все средства истратил на поездки по античным раскопкам Австро-Венгрии . В мае 1896 года в Вену приехал Н. П. Кондаков, который забрал Ростовцева с собой в Италию и Испанию. В июле 1896 года молодой учёный надолго обосновался в Париже, работая в Кабинете медалей над разбором коллекции свинцовых тессер вместе с нумизматом .

Весной 1897 года Ростовцев отправился через Сицилию в Тунис и Алжир . Путешествие продлилось два месяца, к июню учёный вернулся в Париж, а оттуда совершил недельную поездку в Лондон. Это путешествие планировалось ещё в 1896 году после прочтения исследования Г. Буасье . Декану Помяловскому он отчитывался, что запланировал исследовать руины римских вилл для изучения античного землевладения и аграрного строя. Руководство университета продлило Ростовцеву командировку ещё на один год, что позволило совершить 1000-километровую экспедицию и посетить два десятка археологических объектов, включая Карфаген , Ламбезис и Тимгаду . Эта часть путешествия изобиловала открытиями: например, в дневнике фиксируются памятники, ещё не представленные Академии надписей и изящной словесности . Ростовцев описал и зарисовал мозаику «Табун лошадей» из Суса , впоследствии сильно пострадавшую от бомбардировок Второй мировой войны. Ростовцев продолжал изучение тессер, сравнивал устройство арабских домов и городской планировки с римскими (и нашёл черты преемственности). Обработка африканских материалов так никогда и не состоялась, однако они впоследствии были использованы в его исследовании социально-политического устройства провинций Римской Африки . Оставшуюся часть своей командировки — осень и зиму 1897—1898 годов — Ростовцев провёл в Риме, работая сразу над магистерской и докторской диссертациями. Он опубликовал более двадцати статей в европейских энциклопедиях и научных изданиях, включая «Нумизматическое обозрение» и словарь Паули-Виссова , был избран членом-корреспондентом Германского археологического института (1898) .

Вернувшись в Россию, Ростовцев оказался в трудной ситуации: он не был ни допущен к защите магистерской диссертации, ни принят в штат университета. Средств к существованию больше не было. Встревоженный И. Я. Ростовцев требовал, чтобы сын вернулся в Оренбург, и в октябре 1898 года властью попечителя учебного округа зачислил его в штат местной гимназии учителем древних языков. Однако в это же время Ф. Ф. Зелинский добился назначения Михаила Ивановича на кафедру римской истории Высших женских курсов . 20 января 1899 года в университетской типографии была отпечатана магистерская диссертация и успешно пройден конкурс на должность приват-доцента с чтением пробной лекции. Публичная защита диссертации на соискание звания магистра римской словесности «История государственного откупа в Империи (от Августа до Диоклетиана)» прошла 21 апреля 1899 года, официальными оппонентами выступили Ф. Ф. Зелинский и Ф. Ф. Соколов .

Петербургский учёный (1899—1918)

Научная активность

Зачисленный с 1899 года в штат Петербургского университета, М. И. Ростовцев позиционировал себя в первую очередь как учёного, преподавание он считал нелёгким трудом, привыкнув в предшествующие годы к полной свободе . В первый же свой учебный год, с мая по октябрь 1899 года Ростовцев работал в Стамбуле и ездил по археологическим памятникам Малой Азии, далее работал в Италии, а перед возвращением в Россию ещё раз посетил Париж. Он никогда не хотел быть кабинетным учёным, и в среднем по три-четыре месяца каждый год проводил на интересующих его объектах в странах Средиземноморья, особенно предпочитая музеи, раскопки и научные институты Италии. В 1900 году для подготовки докторской диссертации, посвящённой свинцовым тессерам, Ростовцев вновь ездил во Францию и Великобританию. В сезон 1901 года европейская командировка оказалась совмещена со свадебным путешествиям: женившись на Софье Михайловне Кульчицкой (1878—1963), Михаил Иванович ездил в Германию и Италию. С тех пор заграничные поездки им осуществлялись исключительно с женой. Летние месяцы 1902 и 1903 года Ростовцевы провели в Крыму, однако Михаил Иванович в первый сезон работал в Ай-Тодоре , Херсонесе и Пантикапее , а в следующем году с дачи поехал на раскопки Ольвии , где больше месяца проработал по приглашению Б. В. Фармаковского . В 1904 году Ростовцев работал в разных музеях Германии, сотрудничая с О. Гиршфельдом . Весной 1905 года чета Ростовцевых вошла в состав российской делегации на I Международном археологическом конгрессе в Афинах , после которого проехали по островам Эгейского моря. В сезон 1906 года Ростовцев вновь копал руины Пантикапея вместе с Фармаковским, а лето 1907 года было проведено в Италии, где Ростовцев во второй и последний раз участвовал в полевом помпейском семинаре А. Мау. В зимний сезон 1907—1908 года археолог исследовал Пантикапейский некрополь и ездил на Тамань вместе с В. В. Шкорпилом . После раскопок Михаил Иванович и Софья Михайловна поехали в Берлин на Международный съезд историков (где прочитал доклад о генезисе колоната ), а оттуда — в Египет и Палестину .

В Египте М. И. Ростовцев побывал дважды в жизни (ещё зимой 1928 года, уже будучи американским профессором). Несмотря на то, что Ростовцев был глубоким знатоком папирологии и преподавал этот предмет в университете, его главной целью в сезон 1908 года была история искусства («эволюция всего наименее индивидуального»), в особенности декоративное искусство и так называемый архитектурный пейзаж. Маршрут выглядел вполне традиционно: Александрия — Каир — пирамиды — Луксор — Асуан — Абу-Симбел . Судя по дневникам, наибольший интерес вызвали коллекции Каирского музея (при этом не удалось встретиться с директором Г. Масперо ) и росписи Долины царей . По результатам в 1908 году была выпущена монография «Эллинистическо-римский архитектурный пейзаж», где египетским памятникам и мотивам уделено едва ли не центральное место. В приложении для реконструкции жилой застройки египетских городов впервые использовались данные папирусов. Вообще после этой поездки Ростовцев деятельно взялся за развитие российской школы папирологии, эта дисциплина широко представлена в его учебных курсах. Вместе с Б. А. Тураевым в мае 1914 года Ростовцев даже представил в Академию наук и Министерство народного просвещения «Записку о снаряжении экспедиции в Египет для покупки папирусов и об ассигновании средств на неё», в которой сделано категорическое заключение: без папирологии «занятия античным миром в какой бы то ни было области совершенно невозможны». Предполагалось в феврале — апреле 1915 года провести экспедицию в Египет для поиска и закупки греческих папирусов с бюджетом 10 000 рублей. Из-за начавшейся войны экспедиция так и не состоялась .

Изобилие поездок в 1899—1908 годах привело к огромной научной активности М. И. Ростовцева. Увидели свет более ста публикаций, отмеченные дипломом французской Академии надписей (1900) и золотой медали Русского археологического общества (1907) — за рецензию на отчёты Фармаковского о раскопках Ольвии. В 1901 году Ростовцев был избран профессором Петербургского университета, в 1903 году опубликовал латинский текст своей докторской диссертации с двумя атласами свинцовых тессер — важнейшего источника, впервые введённого им в научный оборот .

Ростовцевские поездки 1909—1910 годов включали Италию и балканские страны (Румыния, Болгария, Сербия). На обратном пути в Россию, в 1910 году Ростовцев остановился в Лейпциге , где на торжественном акте был провозглашён почётным профессором местного университета , вернувшись в Петербург в компании Ф. Ф. Зелинского и М. В. Добужинского . В том же году он был избран действительным членом Императорской археологической комиссии . В 1911 году Михаил Иванович координировал раскопки в Херсонесе и Пантикапее. Раскопки в Крыму шли и в 1912 году, после которых Ростовцевы проехали в Афины на Всемирный конгресс ориенталистов и оттуда в Рим на III Международный конгресс историков. Насыщенный летний сезон завершился путешествием в Палестину. В марте 1913 года Ростовцев работал в составе русской делегации на международном историческом конгрессе в Лондоне, на котором было решено следующий IV съезд историков проводить в Петербурге (в 1918 году) и Михаил Иванович был избран председателем международного оргкомитета (главой подготовительного комитета стал А. С. Лаппо-Данилевский ). Во время летних раскопок в Херсонесе 16 августа 1913 года состоялся визит государя императора , которому Ростовцев был представлен лично (по инициативе главы Археологической комиссии А. А. Бобринского ). Бобринский в частном письме называл это посещение «местью Феба свитским генералам за равнодушие к археологии» (жара на солнце достигала 45° Реомюра). Ростовцев приехал на авто из Кореиза за 80 вёрст. Император остался доволен, несмотря на то, что Ростовцев принципиально явился в пиджаке и соломенной шляпе вместо мундира. Из личных средств государя были выделены суммы на печатание монографии «Античная декоративная живопись на юге России» .

Выход в свет монографии об античной живописи получил большой международный резонанс. Ещё с 1903 года Ростовцев был лично знаком с видным немецким филологом-классиком Ульрихом фон Виламовиц-Мёллендорфом . Именно Виламовиц выступил с инициативой избрать русского учёного в Берлинскую академию наук ; формальную записку о его достижениях составил Эдуард Мейер . 8 июня 1914 года Ростовцева торжественно чествовали в Берлине . По его воспоминаниям, главным достижением стало не признание на уровне главного центра мирового востоковедения и антиковедения, а предварительная договорённость о создании глобального научного проекта: многотомной социально-экономической истории, в котором Михаил Иванович представлял Россию. В подписанном договоре, однако, содержался пункт о приостановке на всё время военных действий: именно в этот день Австро-Венгрия выдвинула ультиматум Сербии . Из-за объявленной мобилизации Ростовцевы не добрались до Парижа и вынуждены были срочно ехать в Копенгаген , куда были пропущены через границу .

Первая мировая война. Февральская и Октябрьская революции 1917 года

Война сильно повлияла на мировоззрение Ростовцева и его общественную позицию. Будучи космополитом, он активно работал в сфере благотворительности, непрерывно организуя кампании по сбору средств для раненых, пострадавших от войны поляков и армян, других народов. Когда вскрылся недостаток боеприпасов, профессор был готов чуть ли не встать к станку, вытачивая снарядные гильзы. Правительство Франции за его общеевропейскую активность возвело Михаила Ивановича в 1917 году в достоинство офицера Ордена Почётного легиона . Н. П. Анциферов , окончивший ИФФ Петроградского университета в 1915 году, вспоминал, что Ростовцев отказался от научной отстранённости и на лекциях чуть ли не проповедовал, что «подлинной культурой обладают лишь те народы, которые развили свою культуру на базе античной. Немцы были отгорожены от мира классических народов оборонительной линией Limes romanus (на Рейне и на Дунае). Между тем как Русская земля была некогда удобрена античной культурой. Её южные берега у Чёрного моря входили в состав эллинского мира». Анциферов передавал слухи, что Эдуард Мейер, якобы, завещал Ростовцеву свою кафедру, но немецкие учёные отказались утвердить на ней воинствующего врага пангерманизма .

В 1915 году Ростовцев, несмотря на огромную занятость, совершил поездку в Оренбург к родителям, где заинтересовался результатами работы местной Учёной архивной комиссии, осуществляемой непрерывно с 1881 года. Благодаря этому удалось организовать в 1916 году раскопочную экспедицию в деревню Прохоровка , давшую огромные материалы для характеристики сарматской культуры Южного Приуралья. Накануне Февральской революции Ростовцев руководил общероссийской кампанией помощи увечным воинам, ради которой даже отменял доклады в Русском археологическом обществе по оренбургским результатам. Впрочем, именно в 1916—1917 года учёный активно работал над проектированием Русского общества палестиноведения, Русского археологического института в Риме (при Временном правительстве для него даже было приобретено здание в столице Италии) и Академии археологических знаний, так как эта наука не была представлена в Российской Академии наук . За три с половиной военных года Ростовцев подготовил к печати шесть монографических трудов, в том числе первый из трёх томов «Исследований по истории Скифии и Боспорского царства» . На издание первого тома с атласом иллюстраций 20 (7) апреля 1918 года Общее собрание Российской академии наук ассигновало 35 000 рублей и заложило в бюджет на 1919 год ещё 65 000 . 7 декабря 1916 года учёный был избран управляющим классическим отделением Императорской археологической комиссии (что с 7 января 1918 года совмещал с должностью помощника председателя Комиссии, ставшей к тому времени Российской) .

Согласно новому штатному расписанию Императорской Академии наук 1912 года число академиков по отделению исторических наук и филологии увеличивалось до пятнадцати. В 1916 году одно место сделалось вакантным — скончался вице-президент Академии П. В. Никитин , что позволяло ввести в Академию представителя нового научного поколения. На заседании отделения 25 января 1917 года (в присутствии Н. Я. Марра , П. Г. Виноградова , и других) с согласия временного вице-президента А. П. Карпинского была представлена кандидатура М. И. Ростовцева. Выборная комиссия заседала 8 февраля (в её составе были В. В. Радлов , А. С. Лаппо-Данилевский, В. В. Бартольд , М. А. Дьяконов ), кандидатура Ростовцева прошла единогласно. Баллотировка на общем собрании Академии была назначена на 15 апреля, на котором Ростовцев прошёл 21 голосом (при кворуме 17). Министром народного просвещения назначение было подписано 20 мая, и Михаил Иванович был уведомлён об этом официальным письмом С. Ф. Ольденбурга — президента Академии. Впервые на заседании общего собрания Академии он побывал 9 августа 1917 года, в день, когда распоряжением Временного правительства Академия была переименована из Императорской в Российскую, и на котором президентом РАН был утверждён А. П. Карпинский .

Февральскую революцию М. И. Ростовцев встретил настороженно. В выступлениях в прессе он напоминал об опасности потрясений государственных устоев в условиях большой войны, а также рассуждал, что в условиях России беспрепятственное развитие науки и культуры может обеспечить только государство. Как минимум с апреля 1917 года учёный приравнивал подрыв русской государственности и гибель науки и культуры, не отказавшись от этого своего кредо до самой кончины. Тем не менее, Михаил Иванович отклонил предложение занять пост министра народного просвещения. Резко негативное отношение к большевизму имело у Ростовцева и сугубо личностно-эмоциональный фундамент: в день триумфального возвращения Ленина в Петроград Михаил Иванович возвращался с кратковременного отдыха в Финляндии, и в толпе у него украли паспорт и бумажник. Летние события 1917 года напомнили Ростовцеву падение республиканского Рима, и он опубликовал в « Вестнике Европы » серию популярных очерков «Рождение Римской империи», вышедшую затем отдельной книгой. Ростовцев принимал участие в Демократическом совещании в Москве (по списку делегатов Академии наук), и писал в автобиографии, что речи Керенского и Корнилова произвели на него самое тяжёлое действие. Дальнейшую свою работу он характеризовал как попытку «пропаганде противопоставить пропаганду». Октябрьский переворот он воспринял как начало гражданской войны с совершенно непредсказуемыми результатами .

Считая себя в первую очередь деятелем культуры, М. И. Ростовцев исповедовал принцип, что культура является выражением духа общества. Именно поэтому он не принимал лозунгов о создании новой культуры и отверг все попытки своего родственника — наркома просвещения А. В. Луначарского — привлечь себя к работе с новой властью. Он откровенно признавал, что «пролетарская культура» из хаотичной массы российских пролетариев и крестьян создаст новое общество, в котором ему, Ростовцеву, просто не останется места . В 1917—1918 годах по инерции ещё работал Высший совет по делам искусств, в котором Михаил Иванович был активно задействован. 18 июня 1918 года вместе с А. Н. Бенуа и С. А. Жебелёвым Ростовцев был избран в Совет Эрмитажа . Выходом в сложившейся общественно-политической и экономической ситуации (открытого непризнания Ростовцевым советской власти и полного отказа сотрудничать с ней) становился отъезд из России, который поначалу мыслился как временный . Ходатайство Общему собранию РАН М. И. Ростовцев подал 17 января, и 22 марта получил командировочное удостоверение на шесть месяцев, начиная от 1 апреля, выписанное на французском языке. Целью командировки была обозначена работа с европейскими библиотечными и музейными фондами по тематике «доисторических и скифских древностей России». Петроградский университет выдал аналогичное удостоверение 18 апреля. Двумя днями ранее Ростовцев обратился к шведскому коллеге Оскару Монтелиусу , который прислал официальное приглашение из Стокгольма для работы с музейными фондами и библиотеками. Поскольку оформление выездных документов затягивалось, Академия определила датой начала командировки день фактического отъезда за границу . 30 июня 1918 года Михаил Иванович и Софья Михайловна Ростовцевы покинули Петроград на борту шведского парохода. Провожал их Н. Н. Пунин — комиссар до делам искусств Наркомпроса, который записал прощальную фразу Ростовцева: «Оставайтесь, если можете. Будьте рабами. Но не становитесь лакеями» .

Швеция — Великобритания — Франция: командировка-эмиграция (1918—1920)

Вне России Михаил Иванович Ростовцев прожил 34 года (1918—1952), отмеченных огромной протяжённостью поездок по планете (вплоть до Индии) и большой научной продуктивностью .

Великобритания

Европейский период жизни М. И. Ростовцева длился чуть более двух лет — от конца июня 1918 по середину августа 1920 года . В Швеции учёный пробыл около двух месяцев в ожидании въездных документов в Англию . Судя по переписке с отделением исторических наук РАН, а также письму от 17 августа на имя известного финского археолога А. М. Тальгрена , Ростовцев ещё не думал об эмиграции, приглашая коллегу присоединиться к Археологическому институту в Петрограде. Чета Ростовцевых почти не взяла с собой имущества, кроме необходимых личных вещей и одежды, а также материалов для монографии о Боспоре. Из Стокгольма было подано прошение о продлении оплачиваемой командировки ещё на шесть месяцев, начиная от 1 января 1919 года. В письме Ариадне Тырковой-Вильямс от 3 июля из Стокгольма, Ростовцев писал, что находится на перепутье, выбирая между Швецией и Британией, и ставя на первое место научные занятия. 15 августа он писал, что получил приглашение в Великобританию, чему очень рад, ибо положение в Швеции таково, что «стоило бы думать о возвращении в Петербург» . В этом же послании учёный сообщал, что обеспечен деньгами примерно на два года, «но не имею намерения всё это время отсутствовать в России» .

Существенную помощь в получении вида на жительство оказал П. Г. Виноградов, после чего Ростовцев был принят в Оксфорде , и даже получил от колледжа Колледж Корпус-Кристи (Оксфорд) почётное членство и единоразовую выплату в 200 фунтов стерлингов . Квартиру ( , дом № 4) удалось снять напротив Бодлеанской библиотеки . Сложности адаптации проявились почти сразу: к ноябрю стало понятно, что продолжать вне России работу по античной истории Причерноморья совершенно невозможно. В 1919 году Ростовцев переключился на папирологию и работал вместе с Б. Гренфеллом в подготовке очередного тома публикаций Оксиринхских папирусов , а также с над римскими надписями, для съёмок которых на месяц ездил на север Англии. Внешне учёного принимали радушно, и в марте 1919 года в послании Н. П. Кондакову он свидетельствовал, что «почестей и симпатии сколько угодно». Ближайшим другом стал , помогавший издавать труды Ростовцева в Англии и переписывавшийся с ним долгие годы .

18 февраля 1919 года Ростовцеву присудили почётную степень , что обязывало учёного прочитать лекцию в Обществе древней истории; темой её была античная живопись Юга России. Выступление прошло 26 февраля, о чём Михаил Иванович писал А. В. Тырковой-Вильямс, признавая, что его английский язык был «не на высоте», что искупалось позитивным настроем публики. В мае 1919 года Фрэнсис Хеверфилд рекомендовал Совету университета предоставить Ростовцеву на зимний семестр право провести цикл лекций об экономической истории эллинизма и Древнего Рима. Предложение было принято: русскому учёному предоставили право прочтения шести лекций начиная с 25 октября в конференц-зале Ашмолеанского музея . Хотя в прессе это подавалось с сарказмом, даже недоброжелатели Ростовцева признавали, что эти лекции обозначили в его научной биографии принципиально новый этап. Лондон Михаила Ивановича не привлекал, даже несмотря на участие в политической деятельности. Удалось опубликовать в университетском издательстве и книгу об античных древностях Южной России . Поскольку трудоустройство в Британии было под вопросом, в ноябре 1919 года Ростовцев получил запрос из Коллеж де Франс на цикл лекций об античной археологии Юга России зимой следующего года. Гонорар должен был составить 5000 франков, что было существенным, ибо Ростовцев оказывал материальную помощь тестю Михаилу Францевичу Кульчицкому, бедствовавшему в Польше. Гонорар за лекции в Оксфорде составил всего 50 фунтов стерлингов и эту сумму целиком пришлось отправить тестю . 31 декабря 1919 года Ростовцев чрезвычайно язвительно писал, что «времена, когда носились с Эразмом , прошли, теперь и Эйнштейн невысоко котируется», а всё, что «мы знаем, так неважно для демократического государства», что оно и собственных учёных обрекает на голод .

Франция. Вопрос о трудоустройстве

М. И. Ростовцев совершил две поездки во Францию. В июне — июле 1919 года он был приглашён директором Французского института в Петрограде Ж. Патуйе на обзорную поездку по университетам юга Франции с целью ознакомления их руководства и преподавателей с русской наукой и Россией в целом. Возникла надежда на основание Русского института в Париже, проект которого был разработан ещё до революции и санкционирован осенним съездом Международного исследовательского совета, на закрытии которого Ростовцеву было предоставлено прочитать речь . 18 июня того же 1919 года в Париже Ростовцев познакомился с американским папирологом Уильямом Уэстерманом , когда был приглашён на приём делегации США на Парижской мирной конференции . Судя по тогдашней переписке, этой встрече сам Ростовцев большого значения не придавал. Напротив, в дневнике Уэстермана зафиксировано сильнейшее впечатление от антибольшевистских речей Михаила Ивановича. 5 января 1920 года американец отправил своему русскому коллеге письмо, где предлагал занять на год его место в Висконсинском университете , поскольку сам переходил в Корнеллский . Ростовцев практически сразу же дал согласие, и писал друзьям в Оксфорд, что в Британии его ожидает перспектива лишь «проесть все сбережения» . Вера Муромцева-Бунина , фиксируя беседы Михаила Ивановича с Иваном Буниным , цитировала его слова, что «никогда мы не вернёмся в Россию. Здесь умрём» .

В Париже Ростовцев в период с 20 февраля по 16 марта 1920 года прочитал цикл из восьми лекций по материалу готовящейся им в Оксфорде книги. В переписке учёный выражал изумление, что тематика его выступлений совершенно новая и непривычная даже для парижских специалистов. По рекомендации Э. Потье в декабре 1920 года Ростовцева избрали членом-корреспондентом Академии надписей и изящной словесности .

В автобиографии, написанной в США, М. И. Ростовцев ретроспективно называл два года в Британии «самым тёмным временем своей жизни», и утверждал, что Англия так и осталась «чужой и холодной». В историографии ставился вопрос, почему учёный мирового класса не смог трудоустроиться в Англии или, по крайней мере, в Европе. Недоброжелательно настроенный антиковед , который общался с Ростовцевым в 23-летнем возрасте, утверждал, что тот, «как и другие неудачники-эмигранты», считал, что его знания позволяют говорить с окружающими «напористо и чрезвычайно настойчиво». Историк Глен Боуэрсок полагал, что Ростовцеву не позволила укорениться в Оксфорде «неанглийская сфера интересов», а его тематика экономической истории эллинизма и Римской Империи казалась чрезмерно широкой. В разных письмах Ростовцев откровенно писал, что зарабатывать на жизнь антиковедением ни в Британии, ни во Франции ему вообще невозможно, «так как там и своих людей довольно. Это — главная и основная причина» .

Из переписки, ведшейся в декабре 1919 — январе 1920 годов, следует, что принятие Ростовцева в Висконсинский университет избавляло руководство от реорганизации исторического департамента, но ставило вопросы другого рода. Так, президент университета особо заверял председателя комитета по колледжу литературы (г-жу Флоренс Бакстафф), что Ростовцев имеет большой преподавательский опыт, в том числе женщинам, в достаточной степени владеет английским языком, далёк от «пробольшевистских настроений» и вместе с тем «не реакционер». Руководство предложило ему жалованье в 5000 долларов в год, не считая 500 долларов для компенсации расходов на переезд . Хотя все условия были согласованы, вплоть до аренды квартиры и списка необходимой для чтения курсов литературы, и весной, и летом 1920 года начальство продолжало интересоваться личностью русского профессора. 20 июля 1920 года с Ростовцевым встречался мэдисонский преподаватель литературы У. Кернс, который сразу же отчитался президенту Бёрджу, что все встреченные им оксфордские специалисты в высшей степени уважительно относились к научным достижениям русского профессора. Кернс откровенно писал: «Я встретил всего нескольких русских, которые, являясь академическими учёными, не были бы семитами» . Вероятно, по причине разнообразных согласований и проверок, Госдепартамент затянул выдачу въездной визы. Ростовцев взял билеты на лайнер « Олимпик » на 18 августа 1920 года, однако к моменту его посадки на борт виза так и не была выдана. У. Уэстерман 19 августа в телеграмме, адресованной в Вашингтон, выражал беспокойство, что профессор будет вынужден пропустить свой рейс. Президент университета получил уведомление о разрешении Ростовцеву на въезд 28 августа, когда профессор уже три дня находился в Нью-Йорке. В существующей литературе существуют противоречивые мнения на этот счёт: Г. Боуэрсок считал Михаила Ивановича авантюристом, который рискнул двинуться за океан без визы (эту же версию повторял А. Момильяно), М. Вес полагал, что нашёлся некий доброхот, оказавший содействие, например, У. Баклер или даже П. Н. Милюков .

М. И. Ростовцев — зарубежный представитель Российской Академии наук

Ещё в июле 1918 года, находясь в Стокгольме, академик Ростовцев подал прошение о продлении своей командировки на шесть месяцев, начиная от 1 января будущего, 1919 года. Прошение о продлении командировки было отклонено, более того, не вернувшиеся члены РАН должны были лишаться денежного содержания. Список невозвращенцев был составлен 29 марта, и с 1 апреля 1919 года выплата академического содержания М. И. Ростовцеву была прекращена (до этого жалованье по доверенности получал казначей РАН) . Тем не менее, он добросовестно исполнял свои обязанности академика: узнав о создании в Париже Международного исследовательского совета, который должен был заменить Международный союз академий, участвовал в его второй конференции 16 — 18 октября 1919 года как представитель РАН, не имея на то официальных полномочий. Председателем Совета был Анри Пиренн . В письме Н. Я. Марру от 12 апреля 1921 года Ростовцев предельно жёстко заявил, что пребывание его в большевистской России бесполезно и возвращаться, пока коммунисты у власти, он не собирается. Это не означало утраты «любви и уважения» к тем, кто остался на родине. Не хотел он разрывать и научных связей, поэтому в 1920-е годы новые английские и американские издания своих монографий посылал в дар РАН, не получая в ответ новой научной продукции из СССР, из-за чего обижался .

Ростовцев занял радикально антисоветскую позицию, доказывая полный разрыв большевиков с прежней культурой и политикой в отношении науки, и резко осуждал заявления С. Ф. Ольденбурга, что бегство из России культурных людей в момент, когда они больше всего ей нужны, — преступление. Впрочем, Михаил Иванович активно помогал культурно-просветительским учреждениям эмиграции: в 1920-м году участвовал в учреждении Русской гимназии и Русского института в Париже, Археологического института имени Н. П. Кондакова в Праге (в 1925), и оставался в их международном попечительском совете. 15 декабря 1928 года Ростовцев был формально исключён из обновлённой АН СССР , как она именовалась с 1925 года . Непосредственной причиной стал предпринятый им демарш на VI Международном историческом конгрессе в Осло . Советская делегация включала тогда «десант» марксистов во главе с М. Н. Покровским , избранным в президиум Конгресса, с участием В. В. Адоратского и В. П. Волгина . Были командированы, но не поехали Е. В. Тарле и М. С. Грушевский , только что избранный академиком. Из-за участия Ростовцева (от США), Ф. Ф. Зелинского (от Польши), и других эмигрировавших дореволюционных академиков, конгресс приобрёл характер политической конфронтации. Интервью Ростовцева с выпадами против Покровского упоминалось в резолюции Института марксизма Коммунистической академии . Самому Ростовцеву о его исключении стало известно в феврале 1929 года, что символически совпало с принятием им американского гражданства .

Вторая половина жизни: США (1920—1952)

Висконсинский период (1920—1925)

18 августа 1920 года супруги Ростовцевы сели на лайнер « Олимпик », направляясь в Нью-Йорк , куда прибыли 25-го числа . Остановившись в отеле на 60-й Восточной стрит, уже на второй день Михаил Иванович написал Милюкову, рассчитывая включиться в работу Русского информационного бюро. Впрочем, главным предметом интереса были коллекции Метрополитен-музея . В начале сентября (занятия начинались 20-го числа, а первая лекция была поставлена на 23 сентября) в Вашингтоне Ростовцев встретился с послом Временного правительства Б. А. Бахметьевым и даже с госсекретарём Б. Колби , с которыми обсуждал помощь русским учёным и восстановление издания журнала Русского освободительного комитета. 15 сентября чета Ростовцевых выехала через Ниагара-Фоллс в Чикаго и оттуда в Мэдисон (куда прибыли 18 сентября в половине девятого вечера). Судя по переписке с русскими друзьями, Ростовцев опасался, что попадёт в захолустье, и явно был недоволен всеобщим равнодушием к судьбе России и русских эмигрантов . Супругов поселили в квартире в центре университетского кампуса близ профессорского клуба, где можно было обедать. 21 сентября Ростовцева приняли членом клуба, первая лекция 23 сентября (начальный курс древней истории для вновь поступивших) прошла вполне удовлетворительно. В зимний семестр Ростовцев читал шесть поточных лекций в неделю, опросы студентов и проверку письменных работ проводили ассистенты, доставшиеся русскому профессору от Уэстермана. Новая жизнь, скорее, раздражала: «чужие люди на чужом языке», город и университет Михаилу Ивановичу казались похожими на Казань или на Воронеж . Ростовцев сообщал своему оксфордскому другу, что вынужден обучать американцев, когда над Россией «стелется мрак невежества». Впрочем, он тут же оговаривался, что американцы сделали для него то, что «в Оксфорде не захотели », когда за науку «гроша ломаного не дадут», но будут платить за образование . Немало раздражало Ростовцева и то, что он был принят на годичный контракт (10 месяцев оплачиваемой работы) и не имел возможности заниматься научной работой. Он также убедился, что не в состоянии в совершенстве овладеть английским языком. Однако в это же самое время департамент древней истории Висконсинского университета предложил попечительскому совету принять русского профессора на постоянный контракт, даже несмотря на то, что он отпугивал «ленивых или неинтеллигентных студентов» («не слишком ли низко мы склоняемся перед этими первокурсниками?» ). Это должно было компенсироваться его авторитетом в мире и возросшим уровнем лучших из студентов .

В декабре 1920 года декан принял принципиальное решение взять Ростовцева в штат университета с 1 июля 1921 года с увеличением жалованья до 6000 долларов в год . В официальной переписке было отмечено, что в области антиковедения во всём мире существует не более трёх-четырёх учёных уровня Ростовцева, а на территории Америки специалиста, равного ему, нет вовсе. Коллеги по университету, посещая его лекции, единогласно отмечали высочайший научный уровень, организацию материала и применяемые методы. 17 декабря Михаил Иванович дал согласие остаться в Мэдисоне. В учебном 1921—1922 годах он читал общие курсы по истории Римской империи, а для магистров и аспирантов — методы исторических исследований, вёл семинары по древней истории и латинскому языку, осуществлял научное руководство аспирантами. На следующий год состав читаемых им дисциплин не изменился. В 1923—1924 учебный год М. И. Ростовцев читал вводный курс по древности для первокурсников, «Греческую цивилизацию» и семинары по древней истории. Ростовцев сетовал в переписке на педагогическую перегрузку, чем в первую очередь объяснялась невозможность полноценной научной работы на том уровне, к которому он привык . Тематику Боспора и Скифии пришлось оставить и полностью переходить на экономическую историю античности . Недовольство Ростовцева собой совершенно не разделялось начальством: в изданной в 1949 году истории Висконсинского университета опубликованные им в начале 1920-х годов статьи и книги поданы как крупное достижение. В их число входили «Иранцы и греки в Южной России» (изданная в Оксфорде) и «Египетское поместье III века до н. э.» .

Желая посетить Европу и вернуться к чисто научной работе, М. И. Ростовцев с октября 1921 года вёл с начальством переговоры о предоставлении ему отпуска. Несмотря на то, что научный отпуск полагался по уставу университета только профессорам, проработавшим не менее трёх лет подряд, 26 июля 1922 года Попечительский совет одобрил ему научную командировку на второй семестр 1922—1923 учебного года с сохранением жалованья. Формальным основанием было его участие в V Международном конгрессе исторических исследований в Брюсселе весной 1923 года. Командировка длилась 9 месяцев: после работы на конгрессе в Брюсселе Ростовцев мог работать в библиотеках Оксфорда (над экономической историей Римской Империи), его жена «была в восторге» от парижских театров и Лувра . 3 мая 1923 года супруги уехали в Ниццу, откуда отправились в Италию и вернулись к началу учебного года в США. Ростовцев сразу же предложил попечителям университета организовать папирологическую экспедицию в Фаюм специально для поиска литературных текстов, обосновав методы раскопок и обработки папирусов. Бюджет предприятия должен был составить 40 000 долларов в год, считая жалованье сотрудникам экспедиции. Предварительно проект был одобрен, более того, вызвал интерес за пределами Висконсина, что позволило Ростовцеву (по выражению Г. Бауэрсока) манипулировать начальством. Против всех правил и обыкновений, попечители, президент университета и декан были готовы удерживать русского археолога всеми возможными способами. Михаила Ивановича пригласили в Корнеллский университет (где он, по собственному выражению, «набивал себе цену»), кроме того, в ноябре 1923 года на три дня в Мэдисон приехал сэр Пол Виноградов . 6 декабря 1923 года М. И. Ростовцев получил уведомление об изменении контракта: со следующего учебного года жалованье возрастало до 6500 долларов, каждый шестой семестр был свободен от занятий с сохранением жалованья, причём отсчёт шёл от текущего учебного года. Поскольку в Корнеллском университете предлагались те же условия, Михаил Иванович остался в Мэдисоне .

В архиве Ростовцева сохранился сертификат, выписанный ему для получения содействия от чиновников США и посольских работников, удостоверяющий, что супруги Ростовцевы с 9 июня по 24 сентября 1924 года командируются во Францию и Великобританию для занятий в библиотеках; из фонда университета они получили 750 долларов сверх жалованья. При этом ещё в марте 1924 года к профессору обратился лично президент Йельского университета Джеймс Энджелл с предложением обсудить возможность смены места работы. Весной Ростовцев писал об этом в Прагу Н. П. Кондакову. Переговоры с Энджеллом проходили в Чикаго 4 апреля . Отправляясь в летнюю европейскую командировку 9 июня 1924 года Ростовцевы заехали в Нью-Хейвен , чтобы получить некоторую определённость. Президент отправил провосту Генри Грейвсу согласие принять Ростовцева на должность стерлингского профессора с жалованьем 8000 долларов в год и сохранением оплачиваемого шестого семестра для ведения археологических исследований или работы в библиотеках Европы, а также оплатой летних отпусков, проведённых в командировках, и пенсионного обеспечения. Кроме того, он распорядился оплатить Ростовцеву расходы на посещение Нью-Хейвена. После переговоров был подписан специальный меморандум, в котором были оговорены условия. К работе профессор мог приступать с 1 июля 1925 года (не более 6 лекционных занятий в неделю), а первый научный отпуск должен был последовать в 1928 году. Любая одобренная научная командировка в Европу (не только во время летних каникул) должна была оплачиваться по ставке 750 долларов. Совет Йельского университета утвердил все эти условия .

Йельский университет и весь мир (1925—1944)

Переход на новое место работы. Американское гражданство

1 июля 1924 года новый заведующий департамента истории Висконсинского университета уведомил декана Селлери о переходе в 1925 году Ростовцева в Йель. Официальное объявление об этом было опубликовано 12 октября 1924 года. Незадолго до перехода на другую работу он был удостоен почётной докторской степени Висконсинского университета . В письме Н. П. Кондакову Ростовцев в качестве важнейшей причины перехода назвал близость Нью-Хейвена к культурно-интеллектуальным центрам Нью-Йорка и Бостона, и откровенно писал, что в условиях невозвращенчества «как крот ползёт в темноте». Своим преемником Ростовцев просил назначить византиниста А. А. Васильева .

В октябре 1927 года Ростовцев подал прошение президенту Йельского университета Энджеллу с просьбой содействовать в получении американского гражданства . К тому времени уже разрабатывалась комплексная научная поездка в Европу и на Ближний Восток, и остро стоял вопрос получения виз . В поданной анкете Ростовцев указывал точную дату первого прибытия в США, а также уведомлял, что впервые подал документы на гражданство (декларация о намерениях № 14018) в апреле 1926 года, достигнув пятилетнего ценза пребывания на американской территории. В заявлении указывался и адрес в Нью-Хейвене: Уитни-авеню, дом № 420. Президент университета обратился лично к госсекретарю Келлогу , но не привлёк интереса к Ростовцеву. 7 января 1929 года, после возвращения Ростовцева с раскопок, Дж. Энджелл обратился к известному юристу Ф. Уттину с просьбой изыскать средства к ускорению получения гражданства. По-видимому, это было желание самого Ростовцева: только что получив известия о выводе его из членов Академии наук СССР, он, вероятно, хотел расстаться с прошлым (все эти годы он жил по паспорту Российской империи, что постоянно вызывало трудности с визами). Поскольку дело затягивалось, 4 апреля 1929 года было подано прошение в окружной суд штата Коннектикут, на чём официальная переписка завершилась. Дальнейшее известно из письма Софьи Ростовцевой, адресованного А. А. Васильеву: чиновников смущало, что из девяти лет, проведённых профессорской четой в Новом Свете, 27 месяцев они находились вне границ Соединённых Штатов. Удалось документально подтвердить, что Ростовцевы жили в США по рабочему контракту, обитали на постоянной квартире в кампусе, не меняя её, и имели собственный банковский счёт . Экзамена на знание американских реалий устраивать не стали: «в цивилизованном Нью-Хейвене, по-видимому, считают, что …профессор знает достаточно, чтобы быть добропорядочным американцем» . Пошлина за паспорт составила 10 долларов .

Раскопки в Сирии

В 1928—1939 годах М. И. Ростовцев занимался раскопками и исследованиями древнего города Дура-Эвропос . Главной причиной его интереса стало то, что природно-климатические условия Сирийской пустыни способствовали сохранности античной живописи (пожизненного интереса русского учёного), а также возможности папирологических находок вне Египта. Именно в эти годы Михаила Ивановича привлекли к написанию глав по эллинизму для « Кембриджской истории древнего мира », и он остро ощущал недостаток источников для царства Селевкидов и римских ближневосточных провинций. Решение «подхватить» раскопочный проект французской Академии надписей Ростовцев принял в 1927 году, когда был избран её действительным членом, хотя тема Дура-Эвропос постоянно содержится в его переписке, как официальной, так и частной, ещё с 1926 года. Этим же годом датирован меморандум Ростовцева, поданный на имя президента Йельского университета . Главным консультантом выступил бельгийский археолог Ф. Кюмон , возглавлявший раскопки в течение четырёх лет, власти Франции и руководство Археологической службы в Сирии с готовностью откликнулись на сотрудничество с США. Однако в течение 1927 года очень долго решался вопрос с выделением средств, кроме того, появились конкуренты в лице Г. Брэстеда — первооткрывателя фресок Дура ( Чикагский университет ) . В конце концов авторитет Ростовцева оказался решающим, и зимой 1928 года он был отправлен на переговоры в Париж; полевым директором раскопок по настоянию Ф. Кюмона был назначен французский египтолог , нанятый на три года с жалованьем 3000 долларов в год. Ростовцев получил также 10 000 долларов (чеком и аккредитивом) для организации работ .

Из-за разнообразных сложностей (включая небывало дождливую зиму), первый раскопочный сезон стартовал 13 апреля 1928 года; Ростовцев с женой и Ф. Кюмон приехали на следующий день. Бытовая сторона экспедиции была тяжёлой: при тогдашнем состоянии дорог и транспорта, 700-километровый путь на автомобиле из Алеппо занимал четыре дня с тремя ночёвками. Палаточный лагерь был разбит в цитадели Дура-Эвропос, столовую устроили в арочном проёме крепостных ворот, в соседних башнях обустроили кухню и склад инструментов. Доставка воды из Евфрата была тяжела, так как крепость располагалась на холме, воду нужно было фильтровать и кипятить («она коричневая, как жидкий кофе, но в ней уйма всякой нечисти — амёбы энтерита, производящие злостную дизентерию и т. д.»). Мясо и хлеб, которые поставляли бедуины, не устраивали европейцев, питаться приходилось исключительно консервами. Сезон рассматривался как разведочный, завершившись уже 30 апреля. Кроме Пилле, Ростовцева и Кюмона, квалифицированных археологов не было, десятником работал французский сержант, который надзирал над сорока копачами из Сирийского легиона. Экспедицию курировала военная разведка, лагерь и находки охраняли солдаты мобильной гвардии . По результатам первого сезона было решено увеличить число научных представителей от США до двух, внести изменения в снабжение раскопок и увеличить продолжительность раскопок от осени до весны. Именно по такой схеме и продолжалась работа экспедиции .

Второй сезон раскопок длился от 25 октября 1928 года по 31 марта 1929 года. Доставка грузов и припасов осуществлялась автоконвоем из пяти грузовиков под охраной жандармов, и занимала 10 дней. К 22 февраля 1929 года был достроен экспедиционный дом, что резко улучшило условия труда археологов и повысило прдуктивность. Директором раскопок оставался Пилле, которому ассистировал его родственник-юрист С. Дерен, с американской стороны работали (его ассистентом была жена Сьюзен) и эпиграфист Дж. Джонсон . По условиям контракта Ростовцев не мог покидать Нью-Хэвена, но активно обрабатывал результаты раскопок, широко их пропагандировал, а также активно взялся «пробивать» грант на продолжение раскопок ещё на пять лет, начиная с сезона 1932 года . Летом 1929 года Ростовцев лечился в Европе, прочитал доклад о раскопках в Археологическом обществе в Берлине, проведя остаток отпуска в Оксфорде . В третий сезон, 26 декабря 1930 года, из-за неправильной организации работ рухнула древняя башня, засыпав пять рабочих, из которых один был контужен, а трое погибли. В феврале 1931 года М. И. Ростовцев прибыл на раскопки в Дура из Каира, главным образом, из-за конфликта экспедиции с французскими и сирийскими властями из-за раздела ценных находок, в том числе древних фресок, которые перемещались в Йельскую художественную галерею. Поездка на Ближний Восток была нужна учёному и для лечения: в предшествующие годы он страдал хроническим бронхитом , который перешёл в хронический фарингит . В том сезоне учёный побывал и в Багдаде . После отъезда Пилле Ростовцев возглавил раскопки в самый критический момент: французский руководитель уволился в разгар работ по снятию фресок со штукатуркой, и добился продления гранта ещё на два года, несмотря на всемирный экономический кризис . В сезон 1932 года Ростовцев выделил для снятия фресок деньги, предоставленные ему для закупки папирусов в Египте и лоббировал выделение для раскопок в Дура-Эвропос доли от большого гранта Фонда Рокфеллера на поддержку гуманитарных исследований в Йельском университете .

Тяжёлым выдался сезон 1932—1933 годов, поскольку совпал с общей политикой сокращения расходов в Йельском университете (сумма гранта на два сезона была уменьшена до 55 000 долларов), голодным годом и восстаниями крестьян в Сирии. Однако именно в этот сезон в отвалах Дура-Эвропос был найден пергаментный обрывок текста Евангелия, который при участии М. И. Ростовцева был идентифицирован как аутентичное свидетельство существования « Диатессарона » Татиана — важный источник по становлению евангельского текста . Открытие в Дура-Эвропос памятников раннехристианского искусства, церкви и синагоги, вызвало бурную реакцию католической церкви, отстаивавшей римское происхождение культового искусства ранних христиан. Фрески церкви из Дуры были смонтированы в Йельской галерее искусств и открыты для посетителей 12 июня 1937 года — в день 236-летия основания университета .

Часть седьмого сезона раскопок (октябрь 1933 — марта 1934 года) М. И. Ростовцев непосредственно провёл в Дура-Эвропос. Были раскопаны жилые дома и храм Зевса Теопса: несмотря на напряжённый бюджет, было нанято 300 рабочих . Перед этим Ростовцев докладывал на очередном Международном конгрессе историков в Варшаве и Кракове , где читал доклады о папирологических находках в Дуре и открытии синагоги с росписями. Остаток лета супруги Ростовцевы провели в Париже . Главным достижением сезона стал договор Йельской художественной галереи о выкупе той части фресок, которые входили в долю находок, причитаемых сирийской стороне. Лично Михаил Иванович прибыл на раскопки через Пальмиру 24 января 1924 года, убедившись в высоком моральном духе членов команды и благоустройстве территории: арабские рабочие поселились рядом с городищем, основав процветающую деревню с рукотворным оазисом . 10 февраля, убедившись, что найден митреум , Ростовцев срочной телеграммой вызвал на раскопки Ф. Кюмона — основоположника научного изучения религии митраизма . Бельгиец провёл на раскопках десять дней, занимаясь интерпретацией найденных вещей и изображений. 1 апреля Ростовцев покинул экспедицию, сильно озабоченный переходом К. Хопкинса в Мичиганский университет . Непосредственная полевая работа завершилась ещё через два сезона, которыми по-прежнему руководил К. Хопкинс; руководство университета соглашалось выделить средства на публикацию многотомного «Предварительного отчёта», завершённого к 1939 году .

В результате соглашения Йельского университета со Службой древностей Сирии Галерее искусств университета досталось около 10 000 археологических предметов. Это каменная и гипсовая скульптура, стеклянные сосуды, гончарные изделия (греческая и римская керамика, посуда обычная и тонкостенная, фаянс и светильники), ткани, монеты, документы на пергаменте и папирусе. Публикация окончательного каталога находок так и не последовало . Часть находок произвела сенсацию в прессе и среди посетителей музея: в климате пустыни сохранялись текстильные и кожаные изделия. Среди музейных образцов оказались кусочки шёлка, два древнейших образца вязания, шатёр, красно-зелёная плетёная сумка, зелёный занавес с красными цветами и множество фрагментов одежды всех цветов и рисунков. Более или менее уцелели образцы солдатской обуви и кожаные панцири. Обнаружено множество образцов римского и парфянского вооружения, включая деревянные черенки стрел, иногда оперённых. Сохранился даже зажигательный снаряд для баллисты. Особо выделяется римское парадное вооружение, включая плохо сохранившиеся овальные деревянные щиты, расписанные сценами падения Трои и амазономахии , а также римский щит прекрасной сохранности, обтянутый красной лайкой, расписанный птицами и геометрическими узорами и с изображением льва внизу. Привезённые в США фрагменты штукатурки с росписями разных культовых зданий большей частью не опубликованы .

• Древняя живопись из Дура-Эвропос в Йельской художественной галерее
• 
  Процессия женщин. Фреска из баптистерия
• 
  Исцеление расслабленного . Фреска из баптистерия
• 
  Митраистский жрец — «отец» митреума . Фреска митреума
• 
  Настенный фриз Фреска митреума

Тридцатые годы

Работы в Дура-Эвропос в сезоны 1935 и 1936 годов всё-таки были продолжены, но уже со сменившимся руководством. Ростовцев поменял в эти годы методы проведения своего семинара по антиковедению: его студенты работали с подлинными находками из Дура, сразу включаясь в реальную исследовательскую работу . Сезон 1937 года в Дура-Эвропос был последним, и в этом же году М. И. Ростовцев решился отправиться в Индию, чтобы свести воедино свои давние исследования по скифологии и иранскому элементу в древневосточном и античном искусстве. Собственно, первые запросы на фотографирование интересующих его памятников были отосланы в Археологическую службу Индии ещё в 1926 году. 12 декабря 1936 года супруги Ростовцевы на итальянском пароходе отплыли из Нью-Йорка в Геную , а оттуда на другом судне отправились в Коломбо . За десять дней на Цейлоне , несмотря на жару, учёный поднялся в Сигирию . Следующим пунктом назначения был Мадрас , откуда Ростовцев писал своему аспиранту Уэллсу, что был поражён языческими культами «высокоцивилизованного и художественно развитого народа». Впечатления от Цейлона и Индии осмысливались следующим образом: Ростовцев прямо писал, что увиденное в Индии мало отличалось от античной Малой Азии и Сирии . Дальнейший путь проходил через Бомбей , Лахор , Дели и Агру до Калькутты . В письме Г. Вернадскому Ростовцев заявил, что Индия во многом напомнила ему старую Россию: «страна мужицкая по преимуществу, почти без буржуазии с небольшой группой интеллигентов». Отмечая глубокую религиозность всех общин: индусов , джайнов и мусульман , он писал, что, как и в России, «это только мираж»: «При первом случае религиозность сменится издёвкой» . В марте 1937 года Ростовцев побывал в Бангкоке , откуда поехал в Ангкор-Ват , где провёл четыре дня. Последней частью путешествия были Ява и Бали .

В майской переписке 1934 года М. И. Ростовцев спрашивал президента Энджелла о своей дальнейшей судьбе: ему исполнялось 65 лет, и совет университета мог настаивать на его отставке. Стандартная сумма пенсии составляла 4000 долларов в год, но Ростовцеву обещали увеличить её на тысячу долларов, так как он (ещё до прихода к власти нацистов) получил предложение перейти в штат Берлинского университета как преемник Ульриха Вилькена . Экономический кризис сделал это обещание невыполнимым: после планируемой на 1939 год отставки Ростовцев более не имел источников постоянного дохода . В 1935 году Михаил Иванович Ростовцев на год был избран президентом Американской исторической ассоциации . Ранее этого высокого поста эмигранты не удостаивались , для историка в США не существовало более высокой степени признания . Питирим Сорокин , профессор Гарвардского университета, в 1936 году пригласил Ростовцева выступать на торжественном акте на 300-летии Гарварда, когда планировалось присудить почётную докторскую степень этого университета примерно шести-семи десяткам самых выдающихся учёных мира. При голосовании членами оргкомитета по социально-гуманитарному направлению единогласно были названы имена самого Ростовцева, Кюмона и Мейнеке . Чествование состоялось 15 сентября 1936 года, Ростовцев зачитал приветственный адрес от всех гостей-гуманитариев . Руководство Гарварда попыталось «переманить» Ростовцева в свой штат, в частности, пригласив его прочитать в Высшей школе богословия Ингерсолловскую лекцию о бессмертии души «Менталитет эллинистического мира и представления о жизни после смерти» (26 апреля 1938 года) . После получения прямого предложения о переходе в Гарвард , Ростовцев связался с новым президентом Йельского университета, бывшим провостом Чарльзом Сеймуром. Новый глава университета создавал для Михаила Ивановича высокооплачиваемую должность эмерита в звании главы археологического проекта (на 1940 год даже были изысканы средства на раскопки в Дура-Эвропос, которые так и не возобновились). 1 октября 1938 года Совет Йельского университета единогласно проголосовал за перевод Ростовцева с 1939 года на должность директора археологических исследований с годичным жалованьем в 12 000 долларов. Контракт был бессрочным, который можно было разорвать по обоюдному согласию в случае физической невозможности продолжения работы. Дополнительная выплата от фонда научных исследований составляла при этом 3000 долларов в год. Совет также утвердил сумму пенсионных выплат Ростовцеву после окончания его контракта в 5000 долларов в год .

За десятилетие 1930-х годов М. И. Ростовцев довёл до максимума публикационную активность: помимо «Предварительных…» и «Окончательных отчётов» по раскопкам в Дура-Эвропос, учёный выпустил в 1931 году немецкий перевод монографии «Скифия и Боспор», в 1932 году вышли две популярные книги «Караванные города» и «Из прошлого Греции и Рима». Переход Михаила Ивановича на ставку эмерита был особо отмечен президентом Йельского университета Ч. Сеймуром, который на встрече выпускников объявил Ростовцева «наиболее известным антиковедом в стране и в мире», который и далее позволит университету поддерживать первенство в классических штудиях. Несмотря на начало Второй мировой войны, в Оксфордском университетском издательстве в 1941 году вышла последняя из объёмных работ Ростовцева «Социальная и экономическая история эллинистического мира» .

Отставка. Последние годы жизни (1944—1952)

Судя по переписке с А. А. Васильевым, состояние здоровья М. И. Ростовцева ухудшилось к 1941 году: он жаловался на глухоту и снижение остроты зрения . После отставки 30 июня 1944 года 75-летний Ростовцев погрузился в тяжёлую депрессию. На него также сильно повлияли военные новости и он переживал за своих коллег, которых, как он полагал, можно было спасти, вывезя в США, через Российско-американский союз помощи русским вне СССР. Зимой 1944 — весной 1945 года Ростовцев вёл переписку о переиздании своего учебника «История древнего мира», редактором которого должен был стать Э. Бикерман ; однако в конечном итоге книга вышла в двух томах в 1960—1963 годах . Согласно переписке Софьи Ростовцевой с Брэдфордом Уэллсом, в 1946 году Михаил Иванович прошёл курс электросудорожной терапии , которая не дала видимого улучшения, более того, появились провалы в памяти. Впрочем, Уэллс сообщал одному из своих коллег, что Ростовцев стал «весел и приветлив», возобновил работу с источниками и новой научной литературой, но уже был не в состоянии писать. Последние его публикации датированы 1944 годом. Согласно сведениям , Ростовцева подвергли модной в те годы лоботомии , но об этом не упоминается в переписке его родных и друзей . 20 октября 1952 года он скончался, был кремирован и похоронен на Университетском кладбище Гров-стрит . Публичная панихида по учёному прошла спустя семь недель, 7 декабря 1952 года в Нью-Йорке, в епископальной церкви Воскресения Христова (Восточная 74-я стрит), однако была организована тремя эмигрантскими организациями и являлась, согласно М. Весу, «чисто русским делом». Собрались члены Общества друзей русской культуры, Толстовского фонда (одним из основателей которого являлся покойный) и Общества друзей Свято-Сергиевской русской православной богословской академии в Париже, почётным президентом последнего был М. И. Ростовцев. Выступали Ариадна Тыркова-Вильямс , стипендиат института Думбартон-Окс Александр Васильев , профессор Колумбийского университета Э. Бикерман и гарвардский профессор Михаил Карпович .

Личность. Частная жизнь

В России

По воспоминаниям, Михаил Иванович Ростовцев был очень невысокого роста, коренастого сложения; все общавшиеся с ним отмечали большую голову и черты лица, напоминавшие типичную римскую портретную скульптуру . Также все мемуаристы отмечали светлые глаза, выделявшиеся на лице. В разговоре он слегка картавил . Внешность его Н. П. Анциферов характеризовал как «серенькую», впрочем, выделяя энергичность его лица. Ростовцев не был выдающимся оратором и лектором, читал медленно, глухим голосом, постепенно ускоряясь и повышая голос по мере изложения; хотя он стремился избегать в своих лекциях «психоанализа» и вообще сводил к минимуму роль личности, но при изложении истории «ненавистного ему Августа » мог использовать бранные слова и даже стучал кулаком по кафедре. Напротив, семинары Ростовцев вёл тихим голосом, надевал очки, полностью менявшие его облик. Он стремился лишить прошлое «всякой романтической дымки» . Тот же Н. П. Анциферов сетовал, что у Ростовцева не оказалось в России учеников, прямо продолживших его традицию. Отмечая многих достойных студенток Высших женских курсов, он особо оговаривался, что в отличие от Ф. Ф. Зелинского, Ростовцев пользовался репутацией «целомудренного Публия Корнелия Сципиона » .

Характеризуя натуру М. И. Ростовцева, историк С. Б. Крих отмечал, что хотя в историографии он считается учёным-«модернизатором», но никогда не воспринимается как « модернист ». В частности, его общение с Вяч. Ивановым , А. Блоком , В. Набоковым воспринимается как биографический факт (или даже «данность»). Проявлением подобного подхода являются воспоминания жены Куприна М. К. Куприной-Иорданской , которая называла Софью Михайловну Кульчицкую (1878—1963) «девушкой современной и в то же время практичной», которая вышла замуж за 30-летнего профессора «руководствуясь достаточно рациональными соображениями будущего благосостояния» . Ростовцев описывался Куприной как учёный зануда, «к месту и не к месту подчёркивающий важность своего занятия». Комментируя эти пассажи, С. Б. Крих утверждал, что Куприна-Иорданская лекций Ростовцева никогда не посещала, работой его не интересовалась, и её высказывания следует понимать в контексте популярной тогда идеи избавления образования от классических языков. Она прямо утверждала, что «античность, как таковая, немодна и, в общем, не нужна современности» . София Михайловна сама была интеллектуалом, профессионально занималась искусствоведением . Для « Нового энциклопедического словаря » Брокгауза и Ефрона написала статьи о Н. Н. Ге (т. ХII); К. А. Коровине , С. А. Коровине (т. ХХII); Е. Е. Лансере , И. И. Левитане (т. ХХIV) . Ариадна Тыркова-Вильямс очень высоко оценивала роль Софьи Михайловны в жизни Ростовцева. Она оказалась истинной женой учёного, «незаменимой для него во многих отношениях», а во время эмигрантской жизни сделалась «научным секретарём». С. М. Ростовцева полностью разделяла политические взгляды Михаила Ивановича. Оба любили музыку (особенно Вагнера ), театр и литературу, отличались ироническим мировоззрением: «не грешили ходульной догматичностью и всегда были не прочь посмеяться» .

В. Ю. Зуев характеризовал стиль жизни четы Ростовцевых как «типично буржуазный и специфически петербургский»; детей у них не было. Два первых года брака супруги провели в доме Кульчицких, а с 1903 года и до самого отъезда из России пятнадцать лет спустя квартировали на Большой Морской улице (дом 34, квартира 10). Квартира из шести комнат располагалась на последнем этаже, а из окон кабинета Ростовцева открывался вид на Адмиралтейство. И профессор, и его жена вели образ жизни, привычный им с детства: домашнее хозяйство вела прислуга, руководимая хозяйкой дома. Жалованье петербургского профессора в 3000 рублей в год дополнялось гонорарами за научные и популярные публикации. Ритм жизни был типичным для петербургского высшего общества: день начинался около 11 часов и завершался к трём ночи. Ростовцев распланировал расписание так, что университетские дела занимали его по понедельникам и вторникам, причём вторая половина вторника и ночь на среду была посвящена еженедельным журфиксам . На четверг и пятницу приходились лекции в университете и на Высших женских курсах, а также присутствие в Императорском Археологическом обществе. В среду занятий не было, в период 1903—1907 годов Ростовцев нередко навещал «Башню» Вячеслава Иванова . Михаил и София еженедельно посещали концерты и спектакли, имели постоянный абонемент в Мариинском театре . Ростовцев очень серьёзно относился к распределению своего времени и утверждал, что а-приори работоспособность профессора в Российской империи превышает таковую у других граждан, подсчитав, что он сам занимается интеллектуально-аналитической деятельностью по 10-11 часов в сутки .

Не имевшие собственной дачи Ростовцевы выезжали в Куоккалу к Леониду Андрееву или в Гатчину к Куприну (его жена была подругой Софьи Михайловны). Лето, если не было заграничных поездок, проводили в Кореизе в Крыму, где у Кульчицких была дача , предоставляемая Ростовцевым. Их крымская жизнь отражена во многих источниках; Михаил Иванович и в отпусках не менял образа жизни, распределяя день между писанием статей и книг и посещением археологических объектов. В доме всегда находились гости — родственники и коллеги, приезжавшие по делам. Вечерами супруги чаще всего посещали дачу Н. П. Кондакова , которую Ростовцев именовал «настоящей свободной академией» (впрочем, в автобиографии он откровенно заявил, что «предпочитал крымское вино чаю») .

Адаптация в США

Жизнь в США оказалась для Ростовцевых сложной в сугубо бытовом плане, когда пришлось полностью встраиваться в абсолютно незнакомый образ жизни. Впрочем, и Михаил Иванович, и Софья Михайловна стремились «перестать быть бродячими собаками» . Одной из главных проблем был языковой барьер: Ростовцев являлся полиглотом , способным, по свидетельствам разных лиц (включая Арнальдо Момильяно ), читать лекции на пяти или шести языках , но английский язык никогда не был его сильной стороной. Относительно плохое знание языка было важной причиной отказа в трудоустройстве в Оксфорде, да и в Мэдисоне на первых порах студенты жаловались на своего профессора. Главные трудности коренились не в академической сфере: общаться на научные темы или читать лекции подчас было проще, чем поддерживать «светскую» беседу .

В Мэдисоне Ростовцевы снимали трёхкомнатную квартиру в университетском кампусе близ студенческого клуба, где могли обедать. Во время поездки Ростовцевых в Европу в весенний семестр 1927 года в их квартире полгода жил Георгий Вернадский . Софья Михайловна Ростовцева в висконсинские годы составила в одном из писем к Н. П. Кондакову таблицу расходов. Особенно тяжёлым для неё было отсутствие домашней прислуги и дороговизна услуг приходящей кухарки и домработницы (1000 долларов в год). Аренда квартиры с отоплением, горячим водоснабжением и телефоном обходилась в зависимости от времени года в 80—100 долларов в месяц, а стоимость продуктов при домашнем питании достигала 720 долларов в год (при питании в ресторане расходы возрастали до 1620 долларов). Кроме домашнего хозяйства, Софья Михайловна, лучше владевшая английским языком, чем её муж, вычитывала его статьи и корректуры и составляла библиографию .

С. Б. Крих отмечал, что на Михаила Ивановича в американские годы «ложится ещё и печать некоторой чудаковатости и отстранённости от мира, нечто в духе главного героя набоковского „ Пнина “». Биографы приводили разнообразные университетские слухи и байки, наподобие того, что Михаил и Софья дома жили по юлианскому календарю , и однажды Ростовцев ушёл со сборища, устроенного его женой ради празднования дня рождения (на две недели раньше привычной ему даты). Оба так и не перешли на реформированную орфографию . Для окружающих, особенно знавших Ростовцева до революции, это было проявлением чудаковатости, когда ярый либерал в политике и модернизатор в науке представал в быту чуть ли не как замшелый консерватор, в особенности «на фоне американской провинциальной жизни» . О. И. Захаров считал это совершенно естественным, так как переваливший за пятый десяток учёный ориентировался исключительно на привычные ему нормы поведения и социального общения . Среди упоминаний о развлечениях на первое место выходят концерты (и ни одного упоминания о театральных представлениях в Мэдисоне или Нью-Хейвене, оперу и драматические спектакли можно было посмотреть только выезжая в Нью-Йорк или Чикаго). Ни футбола , ни бейсбола Ростовцев не любил, хотя ходил на матчи, если ради них отменяли занятия .

Подытоживая жизнь Ростовцева, А. Тыркова-Вильямс утверждала, что в профессиональной среде всех стран Ростовцева воспринимали как «современного Петрония », сочетавшего тонкий скептический ум «с уменьем ценить прелести жизни» . Не был он чужд и винопитию (предпочитая произведения виноградников Италии), о чём вспоминал даже А. Момильяно . Антиковедение являлось для него постоянным источником «тонких интеллектуальных наслаждений». По натуре он был приветливым, и, по утверждению Тырковой-Вильямс, обращался с каждым собеседником, «как если бы тот находился на его уровне», в Ростовцеве не было «ни тени генеральства». Впрочем, в людях он не терпел скуки или «антиэстетичности», и тогда замыкался. Научная работа была неотделима от честолюбия: «о выборе ещё в одну академию сообщал с аппетитом» и гордился тем, что «немцы величают меня преемником Моммзена » .

Социально-политическая активность

М. И. Ростовцев и деятели Серебряного века

В 1890-е годы европейская слава молодого М. И. Ростовцева и его профессиональные занятия в области антиковедения привлекали к нему несхожих деятелей российской культуры. Из круга символистов самые глубокие связи существовали у Ростовцева с Вячеславом Ивановым — коллегой-эллинистом, исследователем культуры и дионисийской религии. Знакомство двух учёных произошло в 1893 году в Риме, где оба работали над магистерскими диссертациями. Оба участвовали в помпейском семинаре Августа Мау, и благодаря Вячеславу Иванову, Михаил Иванович познакомился в Германском институте с Отто Гиршфельдом и Ульрихом фон Виламовицем и обратился к тематике римской откупной системы, приведшей его к экономической истории . После того, как Вяч. Иванов и Л. Д. Зиновьева-Аннибал , Михаил Иванович и Софья Михайловна Ростовцевы едва ли не еженедельно собирались по средам «на Башне» , нередкими гостями на журфиксах на Большой Морской были и Ивановы, вместе с дочерью Лидии Дмитриевны Верой. М. И. Ростовцев всячески пытался вернуть Иванова к научной деятельности, в частности, выступил главным инициатором его докторской диссертации, выполненной под руководством Моммзена , но так и не защищённой. В 1906 году Иванов даже посетил Русское археологическое общество, но по своему обыкновению сильно затянул работу по вычитке корректуры уже набранного в типографии латинского текста, который был рассыпан . После кончины Л. Д. Зиновьевой-Аннибал 1908 года Иванов с падчерицей Верой приглашались погостить у Ростовцевых в Кореизе (семейство Ивановых располагалось поблизости на даче Герцык), но встречи не получилось, так как супруги уехали в Берлин на исторический конгресс. Тем не менее, в 1909 году печатание диссертации Вяч. Иванова возобновилось, тогда же Ростовцев рекомендовал поэта как переводчика Эсхила для издательства С. В. Сабашникова . Всего сохранилось 16 писем от Ростовцевых разным членам семьи Ивановых, отправленных до 1917 года. Общение возобновилось в эмиграции: приехав в Рим в 1924 году, В. И. Иванов отправил М. И. Ростовцеву свою книгу «Дионис и прадионисийство», получил в следующем году ответ, но более они не встречались .

В числе друзей Ростовцевых входило семейство Сомовых — Андрей Иванович был старшим коллегой Михаила Ивановича в Эрмитаже и на Высших женских курсах, сын-художник Константин входил в постоянный круг общения на журфиксах на Большой Морской. Знакомство возобновилось в 1920-е годы; в 1926 году Сомов писал сестре в Ленинград о путешествии вместе с Ростовцевыми по малоизвестным памятникам Италии и Сицилии. В Париже в 1931 году был написан большой портрет Михаила Ивановича, который перешёл затем к ученикам Ростовцева — Б. Уэллсу и Е. Гиллиам, во владении последней из которых находился в 1990-е годы .

В 1910—1914 годах профессор Ростовцев общался с президентом Императорской академии наук великим князем Константином Константиновичем (литературный псевдоним его «К. Р.»). Личное неофициальное общение, вероятно, началось 21 января 1910 года у Котляревских за обедом, Софья Михайловна Ростовцева была названа в дневнике князя «очень милой». Драматурга К. Р. очень заинтересовала стихотворная эпиграмма из Керченского музея, его привлёк новый опыт: перевод оригинального греческого стихотворения. В дневнике разговор об этом с Ростовцевыми в Мраморном дворце зафиксирован под 23 января. Стихотворный перевод К. Р. вошёл в состав публикации Ростовцева и В. В. Шкорпила об этой находке. Начиная с 1912 года именно Михаил Иванович стал одним из главных научных и литературных консультантов при создании драмы « », и в течение 1913—1914 годов внимательно следил за созданием текста, присутствовал и на постановке в Эрмитажном театре . Журфиксы Ростовцевых нередко посещал И. А. Бунин , кандидатуру которого на получение Пушкинской премии , в том числе через Константина Константиновича, активно продвигал Михаил Иванович . В эмиграции переписка между историком и писателем поддерживалась, по крайней мере, в 1921—1940 годах, они возобновили личное общение ещё до отъезда Ростовцева в Америку . Поскольку устав Нобелевского комитета предусматривал возможность рекомендаций на Нобелевскую премию не только от представителей Шведской академии , но и зарубежных академий, ещё в 1923 году М. И. Ростовцев обратился к слависту, иностранному члену Российской академии наук О. Броку , поддерживая выдвижение Бунина. В дальнейшем историк последовательно поддерживал только его кандидатуру. 21 марта 1931 года Бунин лично просил М. И. Ростовцева вновь выдвинуть его кандидатуру. 13 октября О. Брок прислал письмо с разъяснениями о безнадёжности номинации Бунина в 1931 году. 8 декабря 1932 года Ростовцев официально обратился в Шведскую академию на правах её иностранного члена-корреспондента . В архиве Ростовцева не сохранилось обмена поздравлениями с писателем-лауреатом; лишь в 1940 году И. А. Бунин осведомлялся перспективами переезда в США .

Соседями Ростовцевых по Большой Морской улице было семейство Набоковых; и Михаил Иванович, и Софья Михайловна были вхожи к Владимиру Дмитриевичу . Его сын Владимир , уже сделавшись известным русским писателем в эмиграции, в 1936 году обратился к Ростовцеву (так же, как и М. М. Карповичу и Г. В. Вернадскому, знавших его отца), прося о содействии в переезде из Германии в США и интеллектуальном трудоустройстве. В марте 1939 года историк написал для писателя-филолога отзыв-рекомендацию, в числе поручителей для получения Владимиром и Верой Набоковыми въездных виз в США выступали общие знакомые Ростовцева, включая П. Сорокина, М. Карповича, М. Добужинского. Последний обмен письмами Набокова и Ростовцева произошёл в 1941 году, но ещё спустя два года Михаил Иванович рекомендовал Владимира Владимировича в числе лиц, способных замещать в Йеле кафедру русского языка, литературы и истории . Набоков оказался связан и с проектом беженцев из Европы Анри Грегуара и Романа Якобсона , начатым в марте 1943 года: это был перевод « Слова о полку Игореве » на французский язык. Опубликованная в Нью-Йорке в 1948 году книга была посвящена М. И. Ростовцеву. Набоков, готовя собственный перевод, уже на английский язык (выпущен в 1960 году), поначалу пользовался консультациями Якобсона, но затем отношения их разладились .

Ростовцев — политический публицист

Немецкая исследовательница Надежда Фихтнер утверждала цельность личности Ростовцева, в которой его научные, общественные, культурные и политические взгляды находились в динамическом единстве. Формирование его либеральных взглядов всецело обязано семейной среде, которая была не слишком типичной для России XIX века (дворянско-чиновничье семейство, в котором родители непосредственно были связаны с системой образования), а также обучением и длительным проживанием в Петербурге. Столица Российской империи обеспечивала наивысшие стандарты как культуро-образовательной, так и бытовой инфраструктуры, являясь в подлинном смысле «окном в Европу». Ростовцев рано осознал свою принадлежность к интеллигенции, прослыв при этом «западником» и «европейцем» (безотносительно к его внутренней самоидентификации), который подчёркивал важность осознания греко-римского фундамента в формировании России. На журфиксах Ростовцевых присутствовали известные русские либералы ( Н. И. Кареев ) и сторонники легального марксизма , в 1904 году Михаил Иванович поучаствовал и в « банкетной кампании ». В этом контексте его вступление в партию конституционных демократов , часто именуемой «профессорской партией», было совершенно естественным. Неудачная попытка баллотироваться в Государственную думу убедила Ростовцева в невозможности эффективного совмещения политической и научной деятельности . Тем не менее, несмотря на сдержанную позицию в годы реакции, в 1917 году М. И. Ростовцев был избран в Центральный комитет партии кадетов и даже сделался директором партийной типографии . Надежда Фихтнер отмечала, что именно из публицистики Ростовцева 1916—1917 годов можно вывести истоки его отхода от немецкой культурно-исторической школы к попытке адаптации научно-образовательных достижений союзников по Антанте — Великобритании и США . Политическая активность М. И. Ростовцева достигла пика между августом и ноябрём 1917 года .

Как публицист, Ростовцев печатался в журналах « Мир Божий », « Русская мысль » и « Вестник Европы » .По сравнению с научной стороной деятельности М. И. Ростовцева, его общественно-политические взгляды изучены плохо, вдобавок, периодические издания, в которых он публиковался после 1918 года, зачастую малоизвестны, имели небольшие тиражи и представлены лишь в немногих крупнейших библиотеках мира . Тематика публицистики М. И. Ростовцева менялась: до 1917 года она преимущественно касается вопросов патриотизма, организации народного образования, проблем развития общества. После революции на первое место выходит бескомпромиссный антибольшевизм, полное отрицание необходимости революционных потрясений и гражданской войны, категорическое отрицание всякого насилия над человеческой личностью, преданность демократии и гуманизму, обоснование сциентизма, того, что наука составляет главный смысл человеческой жизни . Учёный нередко возвращался к одним и тем же темам: если в статье 1906 года «Профессора и Государственная Дума» критикуются бюрократы, сдерживавшие развитие науки, держащие профессуру «в чёрном теле», то в публикации 1917 года «Наука и революция» акцент сделан на ином. По сути, это был краткий программный манифест развития фундаментальных и прикладных исследований в России, что немыслимо без расширения сопутствующей инфраструктуры: сети научных библиотек, развития книжного дела, увеличения числа университетов. Лейтмотивом «Науки и революции» является: «Нам нужна не грамотная Россия, а Россия культурная». По мнению директора Санкт-Петербургского архива РАН И. В. Тункиной, многие тезисы Ростовцева были реализованы как раз бичуемой им советской властью . Ростовцев прямо заявлял, что почти неодолимая пропасть между народными массами и интеллигенцией — это преступление царской власти, следствие совершенно определённой культурно-образовательной политики. При этом, относясь к правому крылу кадетской партии, он настаивал, что внутренний мир и единство в России могут быть достигнуты только после победоносного окончания войны с Германией. Заключение сепаратного мира, по мысли историка, станет причиной начала гражданской войны и утери страной политической независимости .

Эмигрантские политические инициативы. Кредо М. И. Ростовцева

Одним из главных начинаний М. И. Ростовцева после его выезда из РСФСР стал «Комитет освобождения России», делами которого он занимался в 1919—1923 годах, являясь заместителем председателя его центральной группы . Маринус Вес отмечал, что эта инициатива возникла почти одновременно с учреждением Коминтерна , хотя задачи ростовцевского окружения никогда не выходили за пределы «белой пропаганды»: издания пропагандистских бюллетеней о положении в России для членов британского истеблишмента и англоязычной газеты «The New Russia». Даже если считать «Комитет» информационной структурой, результаты его деятельности были более чем скромными . В изданных по-английски и в русской зарубежной прессе статьях речь более всего шла о сознательной антинародной и антикультурной политике большевиков. К широко рекламируемым в европейской прессе успехам наступления Колчака у Ростовцева изначально было скептическое отношение, очень плохо изучен вопрос о связях колчаковского окружения с «Комитетом освобождения России». Однако он всецело поддерживал Б. А. Бахметева в попытках максимально отвратить западную дипломатию от любых контактов с ленинским окружением. В Лондоне главным лоббистом колчаковского правительства являлся сэр , одной из главных задач которого была легитимизации Российской политической конференции, которая добилась письменного признания всех русских либералов, что они поддерживают борьбу против большевизма и не считают Колчака диктатором и реакционером. Сэр Хоар часто бывал в салоне А. В. Тырковой-Вильямс и вполне мог видеться с Ростовцевым .

Взгляды Ростовцева этого периода были изложены в дневнике У. Уэстермана: во время их личной встречи Михаил Иванович называл Ленина « мономаном », одержимым почти религиозной идеей, что марксистский социализм спасёт мир. Ленин — настоящий специалист по марксизму, и он находится вне общепринятых моральных норм: «Не то чтобы он их презирает — он их просто не чувствует». Ростовцев повторял слухи о передаче немецким командованием денег большевистской партии , утверждая, что Ленин всецело использовал эти средства не на себя, а на организацию революции. Троцкого Михаил Иванович объявил «корыстным негодяем», который в интеллектуальном отношении сильно уступал Ленину. Керенского историк называл всего лишь способным оратором, который пришёл к власти благодаря тому, что оказался нужен тогда и правым, и левым. Большевизм, по мысли М. И. Ростовцева, представляет не более 10 % всего населения России, но возглавляется фанатиками, готовыми уничтожить «скверную» реальность, лишь бы не оставлять её в существующем виде. Это противоречило личной базовой установке мировоззрения Ростовцева: мир начала XX века даже для обычного человека предоставлял больше возможностей, чем когда-либо в предшествующие века, много похвал заслуживает и современная цивилизация. Он предсказывал быстрое падение большевизма, так как Россия — крестьянская страна, а русские крестьяне, несмотря на общинное землевладение, крайние индивидуалисты по натуре. Себя Ростовцев характеризовал как русского националиста, который публиковался на французском и немецком языках, чтобы показать миру продуктивность и большие достижения русской науки. Он признавал желательность знания русского языка иностранными учёными. Уэстерман переписал в дневнике возмущённые филиппики Ростовцева против того, что большевики открыли университетские занятия для всех желаюших и принуждали «буржуев» к физическому труду, в том числе на уборке улиц. Тут же выяснилось, что пролетариату высшее образование просто не нужно. Комментируя эти и подобные пассажи, М. Вес заметил, что Уэстерман мог записать далеко не всё, например, в указанной записи нет ни слова о Колчаке. Ни слова нет об идеях, как строить и управлять будущей Россией .

Учитывая дореволюционные публикации М. И. Ростовцева, М. Вес полагал, что взгляды руководителей «Комитета спасения России» (включая Тыркову-Вильямс и Страховского ) мало отличались от позиции П. Н. Милюкова, изложенной в докладной записке на имя президента В. Вильсона в 1919 году. Примерно о том же писала правая британская пресса: «нам не следует навязывать собственную политическую систему тем частям мира, в которых демократия не является укоренённой». В одной из статей 1918 года Ростовцев проводил параллели между Корниловым и Октавианом Августом. В предисловии к опубликованным в Петрограде очеркам «Рождение Римской империи», Ростовцев, с одной стороны утверждал, что «сознательно жить» может только человек, научившийся понимать прошлое, но само по себе прошлое готовых политических рецептов дать не в состоянии. Подобные параллели с античностью были обычными в революционные годы: вхожий в дом Ростовцевых Александр Блок тоже называл Катилину «римским большевиком» . Факт, что после 1921 года Ростовцев не пытался общаться с Милюковым, объяснялся его общим пессимизмом по поводу милюковской «новой тактики» и неверием в падение большевистского режима и собственной востребованности в России. После 1923 года общественная активность М. И. Ростовцева сошла на нет, что не означало избегания публикаций на острополитические темы и не менее резких интервью, которые появлялись в американской и эмигрантской прессе до 1939 года . Находясь в эмиграции, М. И. Ростовцев не оставлял без внимания ни одного мало-мальски значительного события в жизни России .

Научная деятельность

Античность Крыма и южнорусских степей

В его интеллектуальной биографии Брэдфорд Уэллс выделял три этапа — ранний до 1914 года, разработку экономической истории древности в 1914—1926 гг., поздний, связанный с результатами раскопок в Дура-Европос .

Социально-экономическая история эллинизма и Римской империи

В эмиграции в США опубликовал на английском языке труды, принёсшие ему мировую известность: «Социальная и экономическая история Римской империи» (SEHRE; называется самой известной и так же спорной его работой ) и «Социальная и экономическая история эллинистического мира»; как отмечается, ему принадлежит первенство в создании монументальных трудов по социально-экономической истории древнего Рима и эллинистического мира. По мнению Б. Шоу, указывавшего на поразительный охват Ростовцевым всего Средиземноморья как единого целого, он фактически являлся предтечей Ф. Броделя . То же самое отмечал и Фергюс Миллар .

Являлся сторонником модернизации исторического процесса , что особенно выразилось в его утверждении о наличии капитализма в начале эллинизма и в начале Римской империи , а также использовании терминов « буржуазия » и « пролетариат » для описания классов в античном обществе . Описывал Египет эпохи Птолемеев как «просвещённую социалистическую монархию», обладавшую развитой плановой экономикой, сравнивал его с Советским Союзом . В книге «Социальная и экономическая история Римской империи» изложил свою концепцию упадка Римской империи в результате борьбы крестьянства, составлявшего основную силу римской армии, против городской буржуазии. Остававшиеся вне высокой культуры крестьяне при поддержке императоров восстали против городов, бывших основой экономической мощи державы, и разрушили эту основу. Виламовиц-Мёллендорф указывал эту его книгу самой важной после пятого тома Моммзена .

Современный исследователь русских корней научной деятельности Ростовцева историк Маринус Вес показал, как сквозь картину жизни Римской империи у него отчётливо проступает среда, к которой принадлежал он сам .

Дура-Эвропос — «сирийские Помпеи»

Уильям Калдер III характеризовал раскопки Йельского университета в Дура-Эвропос как одни из самых результативных в археологии XX века . По словам Дж. Фирса (цитировавшего директора раскопок Кларка Хопкинса), Ростовцев, возможно, «лучше себя чувствовал в своём рабочем кабинете, чем в поле на раскопе», но его интеллекта и энергии хватило для понимания значения этого памятника, десятилетнего финансирования и руководства. С тех пор ни одна монография, касающейся тематики Восточного Средиземноморья, античных религий и искусства, не обходится без учёта находок в Дура-Эвропос, её церкви и расписанной синагоги. Для самого Ростовцева сирийские раскопки позволили вернуться к его дореволюционным русским интересам синтеза восточного и западного искусства, античной живописи, а также «встречи» греческой и восточной цивилизаций . Только эрудиция и связи М. И. Ростовцева могли позволить оперативно публиковать многотомный «Предварительный отчёт». На этом этапе было важно поддерживать сенсационность результатов, что отражалось в тональности опубликованных рецензий. Особенно богатым во всех отношениях оказался шестой сезон раскопок, отчёт о котором был выпущен в 1936 году: именно в этом сезоне были найдены двенадцать папирусных и пергаментных документа, включая « Диатессарон », и фрески синагоги, которые сильно продвинули исследование вопроса о восточных корнях византийского искусства . Публикация «Окончательных отчетов» ( Final Reports ) была значительно более амбициозной: планировалось возможно более полно предать гласности все категории найденных объектов и все архитектурные комплексы, которые не нашли всестороннего анализа в предварительном отчёте. Главным редактором этого издания стал Ф. Кюмон, скончавшийся в 1948 году. М. И. Ростовцев вплоть до ухода на покой в 1944 году руководил и принимал участие как автор и в проекте «Окончательных отчетов». Первыми вышли заключительные отчёты, посвящённые керамике, бронзовым изделиям и монетам. В рецензии Дэвида Робинсона ( Университет Миссисипи ) подчёркивался масштаб аналитической работы, позволившей в кратчайшие сроки обработать 168 фибул , 95 чеканных и 34 эмалированных украшения, в основном, деталей упряжи и даже рукояток бритв, преимущественно, импортных, римской работы. Общее число монет, в том числе в составе кладов, составило 14 017 экземпляров, по преимуществу, провинциальной чеканки, и очень широкого хронологического охвата, начиная от Александра Македонского (4 монеты). Именно том по нумизматике снабжён указателем, отсутствующим в двух остальных .

«Окончательные отчёты», публикация которых была закончена лишь в 2001 году , могут быть классифицированы по трём группам: подготовленные М. И. Ростовцевым при жизни; тома, в составлении которых он участвовал; и прочие публикации. Прижизненные публикации включают шесть томов, помимо описанных выше, ещё посвящённые текстилю. Папирологические и искусствоведческие находки нашли отражение в трёх «Отчётах»: конечные публикации папирусов и пергаментов (1959), иудейской синагоги (1956) и здания христианской общины (1967). Тома, посвящённые скульптуре, повседневной керамике, оружию и доспехам, выпускались без участия М. И. Ростовцева. Учёный, помимо прочего, выпустил в 1938 году книгу «Дура-Эвропос и её искусство», представляющую собой общий очерк истории и искусства пограничной крепости в контексте эллинистической, парфянской и римской цивилизаций. Материалы раскопок широко использовались в преподавательской практике и научной разработке проблем эллинизма. Раскопки в Дура-Эвропос явились важным этапом в развитии научной археологии. Опубликованные отчёты и прочие материалы свидетельствуют о постепенном и неуклонно повышении уровня работ. В последние сезоны экспедиции особое внимание уделялось стратиграфии и массовому материалу (в основном, керамике), а не только сенсационным открытиям .

Ещё при планировании раскопок М. И. Ростовцев использовал понятие «Ближневосточные Помпеи »: находки в этом городе стали важнейшим фондом источников, без учёта которых невозможна разработка крайне широкого круга проблем антиковедения. Г. М. Бонгард-Левин перечислял их в следующем порядке:

Эллинистическая колонизация Востока, политическая история Селевкидов , династический культ в эпоху эллинизма и его пережитки в последующие исторические эпохи, политическая история Парфянского царства , судьба греческого полиса в составе Парфии, социальная структура и политическая организация этого государства, эволюция городского гражданского коллектива, особенности парфянского искусства (в частности так называемая проблема фронтальности в живописи), римские завоевания на Востоке и проблема римского лимеса на Евфрате, римская армия , её организация, комплектование и внутренняя жизнь, проблемы международной караванной торговли (в частности пальмирской), типология храмов на эллинистическом и римском Востоке, религиозная ситуация в римской Месопотамии, местные и привнесенные культы, проблема возникновения христианского искусства, искусство позднеантичного иудаизма, культ Митры, его происхождение и история в рамках Римской империи .

Сохранность города позволила составить его комплексный план и установить, что это первый город эллинистического Востока, для которого установлен « гипподамов план »: его открытие стимулировало исследование организации городского пространства древнего мира. Неожиданным для археологов 1930-х годов стало открытие, что в греко-македонском по принадлежности его основателей городе не было ни одного греческого по архитектуре храма; все культовые сооружения — восточные по своему устройству. В дальнейшем оказалось, что эта ситуация является общей для всех античных ближневосточных обществ. Иными словами, факт определённых изменений в менталитете греков, участвовавших в процессе колонизации Востока, был впервые выявлен в Дура-Эвропос. Находки в крепости привели к созданию концепции парфянского искусства, до того практически неизвестного и воспринимаемого как несамостоятельное. Живопись синагоги, которую сирийские власти не позволили перевести в Нью-Хейвен (ныне в Национальном музее Дамаска ), представила сложность духовной жизни иудейских общин эпохи поздней античности, о которой исследователи не подозревали. Равным по значимости оказалось открытие христианской молельни, которое разом обесценило концепцию моноцентризма. Добавилась также и проблема взаимовлияний иудейского и раннехристианского искусства. Важным оказалось и открытие митреума , которое Ф. Кюмон счёл подтверждением идею континуитет между иранским и римским культами . Однако даже после наступления XXI века так и не были изданы граффити и дипинти на стенах культовых зданий, не появилось и «Окончательного отчета», посвященного эпиграфике . Новые раскопки были начаты французскими исследователями в 1986 году, они велись небольшими коллективами по два-три месяца в году

Память. Рецепция теоретического наследия

Долгое время память о М. И. Ростовцеве никак не увековечивалась. В марте 1989 года в Ленинграде в Институте археологии была проведена конференция памяти академика М. И. Ростовцева, приуроченная к 70-летию создания труда «Скифия и Боспор» . Она открыла большую череде научных проектов, завершившихся изданием больших исследований «Скифский роман» (1997) и «Парфянский выстрел» (2003), основанных на большом корпусе первоисточников; первый из компендиумов в 2000 году был удостоен Государственной премии Российской Федерации в области науки и техники (в лице авторско-редакторского коллектива: Г. М. Бонгард-Левина , В. Ю. Зуева , Ю. В. Литвиненко , И. В. Тункиной) . При поддержке Российской Академии науки Г. М. Бонгард-Левиным и В. Ю. Зуевым были проведены ряд важных международных мероприятий: в 1993 году — международная конференция «Академик М. И. Ростовцев и его вклад в мировую науку» (Санкт-Петербург); в 1995 году международный коллоквиум «Ростовцев и Италия» как IX международный Перуджийский коллоквиум по истории историографии ( Губбио ); в мае 2000 года в Париже прошла международная конференция «Михаил Иванович Ростовцев» . На парижской конференции было объявлено о запуске международного «The Rostovtzeff Project» в сети Интернет . К 150-летию учёного в 2020 году в Санкт-Петербурге был проведён международный форум «Дни aнтиковедения в Санкт-Петербурге. 150 лет со дня рождения М. И. Ростовцева» .

В 2010 году Нью-Йоркский университет на средства благотворительного фонда Роджера и Уитни Бэгналл учредил мемориальные «Ростовцевские лекции», изданием которых занимается издательство Принстонского университета . Цикл из четырёх лекций ведущих мировых исследователей Древнего мира проводится каждую весну .

Некрологи и оценки

После кончины М. Ростовцева в прессе и профессиональных изданиях разных стран последовало немало объёмных некрологов. В « Новом русском слове » Ариадна Тыркова-Вильямс опубликовала воспоминания объёмом в половину газетной полосы, проследив историю своего общения с Ростовцевым ещё от работы в редакции «Мира Божьего» . Мемуар на немецком языке выпустила в Японии Корнелия Зелинская-Канокоги, дочь учителя и коллеги Ростовцева — Ф. Ф. Зелинского . Этот текст завершался следующей сентенцией: «Михаил Иванович всюду находил признание. Но о своей тоске по родине мог поведать только он сам» ( Anerkennung hat Michail Iwanowitch iiberall gefunden. Aber von seinem Heimweh konnte nur er selbst erzahlen ) . Некролог Арнальдо Момильяно впоследствии лёг в основу его обширной статьи о творчестве Ростовцева. Именно Момильяно, который также поделился воспоминаниями о бурном темпераменте и неукротимой воле Ростовцева, впервые призвал западных учёных изучать русские корни его мировоззрения и среду российской науки конца XIX века, в которой формировался учёный («Мы отмечали интерес Ростовцева к аграрной истории, к эллинистической плановой экономике и к городской жизни среднего класса. Все эти три элемента играли важную роль в российской историографии конца XIX — начала XX вв») . Равным образом, Момильяно сформулировал следующий тезис: «Ростовцев относился к числу тех редких людей, которые способны развиваться до самой старости. Кризис изгнания дал новый толчок его мышлению» . Археолог и ассириолог представил академический некролог, заявив, что Ростовцев «одинаково мастерски обращался с литературными источниками, эпиграфикой и археологическими памятниками», предложил новаторские пути исследования экономики эллинизма и Древнего Рима, а также культур Ближнего Востока в эпоху поздней древности . Вклад Ростовцева в востоковедение связан с раскопками Дура-Эвропос, тем более, что учёный ещё сумел заняться частными проблемами, источники для которых были добыты в древнем городе, в частности, истоков парфянского искусства, не меньшим был его вклад в изучение древних скифов .

Архивные материалы

Отправляясь из Петрограда в Стокгольм в 1918 году, М. И. Ростовцев бросил на произвол судьбы накопленные к тому времени рукописи и документы и библиотеку. В мае 1920 года книги и рукописи Ростовцева были переданы в Библиотеку Академии наук , так как его квартира оказалась в распоряжении политотдела Управления запасными войсками Петроградского фронта. После « академического дела » часть бумаг Ростовцева перешла в Архив АН СССР . Оставшаяся часть документов отложилась в РГИА .

Документы эмигрантской жизни М. И. Ростовцева откладывались в разных хранилищах. В архиве Висконсинского университета осталось личное дело учёного, в основном, содержащее переписку с руководством. Здесь же осталась переписка Ростовцева с его преемником А. А. Васильевым, продолжавшаяся с 1925 по 1935 годы. Эти материалы послужили основой исследования Г. Бауэрсока и главы в биографии М. Веса «Учёный в изгнании». Сам Михаила Иванович Ростовцев завещал свой архив Йельскому университету, а Софья Михайловна Ростовцева назвала душеприказчиком и распорядителем по архиву Брэдфорда Уэллса. Общий объём этого собрания — 34 картона, систематизированных по тематике и географическому охвату. Именно в этом архиве хранятся рукописи оригинальных работ М. И. Ростовцева и подготовительные материалы к ним, рукописи лекций, а также дневники и записные книжки, которые велись во время поездок и экспедиций. Отчёты, фотографии и переписка по раскопкам в Дура-Эвропос хранятся в Йельской галерее искусств. Материалы по политической активности учёного отложились в Бахметьевском архиве Колумбийского университета, здесь же хранится корпус переписки с Г. В. Вернадским . Переписка антиковеда с коллегами хранится в Отделе особых коллекций Библиотеки Уильяма Перкинса Дьюкского университета, куда поступила в 1992 году. В коллекции объёмом четыре картона (2500 единиц хранения) сохранились переданные С. М. Ростовцевой дипломы и документы об избрании в академии наук разных стран, собрание фотографий, а также подборка некрологов и писем с соболезнованиями .

Основные труды (с указанием рецензий)

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

Ссылки

• на официальном сайте РАН
• (неопр.) . Санкт-Петербургские антиковеды. Дата обращения: 15 января 2024.
• Зубова В. Р. (неопр.) . Дом русского зарубежья им. А. Солженицына. Дата обращения: 11 января 2024.
• Сорокина М. С. (неопр.) . Некрополь российского научного зарубежья. Дата обращения: 15 января 2024.
• Danesi H. (фр.) . Comité des travaux historiques et scientifiques. Institut rattaché à l’École nationale des chartes (5 июня 2013). Дата обращения: 11 января 2024.
• Mansi G. D. (англ.) . Tripod (25 февраля 2004). 30 января 2005 года.
• (неопр.) . Yale Department of Classics . Yale University. Дата обращения: 13 января 2024.
• (неопр.) . The Duke University Libraries. Дата обращения: 11 января 2024.