Эта страница требует существенной переработки . Возможно, её необходимо правильно оформить, дополнить или переписать. Пояснение причин и обсуждение — на странице Википедия:К улучшению/7 мая 2022 .

Первым Р. анналистом был Фабий Пиктор , живший во время второй пунической войны и писавший по-гречески. Ни его анналы, ни сочинения следующих за ним анналистов не дошли до нас; традиционная история Рима основана для нас почти исключительно на знаменитом труде Тита Ливия , соединившего, в 142 книгах, результаты трудов своих предшественников.

Первая декада (десяток) этих книг сохранилась и заключает в себе историю Рима от его основания почти до полного завоевания Италии ( 295 г. до н. э. ). Одновременно с Ливием жил в Риме греческий ритор Дионисий из Галикарнасса, написавший, для ознакомления своих соотечественников с Римом, «Археологию», то есть древнейшую римскую историю в 20 книгах, из которых до нас дошли целиком первые 10 — от начала Рима до децемвирата .

Изложение Диониса гораздо пространнее, вследствие риторических рассуждений и речей, но мало даёт существенного. Хотя у самого Ливия иногда проглядывает критическое отношение к его материалу, его текст пользовался каноническим авторитетом у потомков, так что даже прибытие Энея из Трои в Лаций долго принималось всеми за несомненный исторический факт. Помимо некоторых случайных замечаний со стороны гуманиста Лоренцо Баллы и Перицония (в конце XVII в.), критическое отношение к Ливию и к Р. истории начинается лишь с Вико (1668—1744), под влиянием его философских конструкций.

Критика истины (del vero) заключалась для Вико в исследовании законов всемирного разума. Устанавливая три фазиса в культурном развитии народов — религиозный, героический и демократический, — Вико считал одним из признаков героического века господство поэзии, в силу чего люди этой эпохи мыслили в поэтических образах, и исторические лица этого периода — не что иное, как типы или олицетворение исторического процесса: так напр., Ромул олицетворял собой идею основания города. А так как Вико доводит героический век у римлян до исхода V в. от построения города, то он и начинал достоверную историю Рима лишь с эпохи пунийских войн.

К такому же результату пришёл, не зная Вико и исходя не из философских, а из скептических оснований, француз Бофор, в своём «Рассуждении о недостоверности первых пяти веков Р. истории» (1737). Бофор проводил мысль, что традиционная история Рима не имеет под собой фактической почвы: по признанию самого Ливия, древнейшие памятники римской истории погибли во время сожжения Рима галлами ; если и уцелели некоторые памятники этой эпохи, то Р. историки, как доказывает Бофор примерами, мало интересовались документальными источниками и памятниками, а часто и не могли или не умели ими пользоваться, не понимая древнего языка.

В основании древнейшей Р. истории лежит, поэтому, очень мало фактических данных; она, главным образом, плод честолюбивых стремлений знатных Р. фамилий, превозносивших в надгробных речах славу предков и вносивших в свои родословные вымышленные консульства и триумфы. Научнокритическая разработка Р. истории началась с Нибура, жившего в эпоху роскошного расцвета классической филологии в Германии.

Он страстно любил эту науку, как средство проникнуть в классическую древность, к которой он относился с энтузиазмом, видя в ней осуществление высших человеческих идеалов в сфере мысли, искусства, политики и этики. Он считал призванием истории, как «посредницы вечности», сблизить нас с творениями духа и с подвигами благороднейших народов древности, «как будто бы между нами не было бездны времени, и обеспечить нам полное наслаждение сознания нашего тождества с ними».

Нибур относился с пренебрежением к учёной технике в филологи, если благодаря ей мы не приобретём «мудрости и величия души лучших людей древности, не будем чувствовать и мыслить подобно им». При таком настроении Нибур не мог, по отношению к Р. истории, довольствоваться скептицизмом: он стремился не к тому, чтобы доказать несостоятельность традиционной Р. истории, а к положительному познанию её, и мечтал о том, чтобы воссоздать, на место скудной и подчас ошибочной истории, прошлое Рима, как оно было в действительности. Он хотел сделать дело Ливия, но лучше и полнее. Нибур полагал, что в распоряжении современного историка много ценных обломков старины, требующих истолкования.

Как Кювье считал задачей зоолога воссоздать, на основании допотопного зуба или кости, весь образ погибшего животного, так Нибур признал своим «радостным призванием» воскресить истинный облик римской старины. Он обнаружил ещё в детстве большую способность исправлять или дополнять испорченные тексты древних авторов; немудрено, что он приписывал историкам особое чутьё, особую способность угадывать прошлое и, подобно художнику, дорисовывать недостающее в пострадавшей от времени исторической картине. Применяя к себе поэтическую славянскую сказку о юноше, полюбившем призрачную деву и с такой страстью её созерцавшем, что едва заметный образ русалки превратился в земную деву, Нибур утверждал, что в истории «события искажённые, неузнаваемые, исчезнувшие, восстают из мрака и принимают жизнь и форму от долголетнего, постоянно возобновляемого, упорного созерцания их исследователем». Это давало ему убеждение в достоверности созданной им римской истории; по его словам, если бы какой-нибудь римлянин восстал из мёртвых, то засвидетельствовал бы её несомненную правду.

Римская история Нибура основана на гипотезах, иногда гениальных, всегда замечательных и вызывающих на размышления. Главная из этих гипотез — мысль Нибура об эпическом происхождении древнейшей Р. истории. Ещё указывал на былины у римлян; у Вико эпический элемент играет видную роль; независимо от них Нибур открыл в самом рассказе Ливия следы римского эпоса. Это мнимое открытие было в духе времени; с половины прошлого века пробудился интерес к народной поэзии (Берись, Гердер); на самого Нибура произвели глубокое впечатление песни храбрых сулютов, сражавшихся с турками. Нибур предполагал у римлян не только былины об отдельных царях, но и целый эпос о Тарквиниях; эпическое творчество, по Нибуру, продолжалось и после царской эпохи, почти до начала историографии, когда оно было заглушено литературным, заимствованным у греков эпосом. Исходя из этого предположения, Нибур признал историю римских царей за быль, хотя и смешанную с поэтическим вымыслом, и счёл даже возможным восстановить её в цельном и связном рассказе.

С начала республики — или, точнее, с ухода (сецессии) плебеев на священную гору, — Нибур начинал исторический период Рима, то есть период, засвидетельствованный современными ему письменными памятниками. Такими памятниками Нибур считал фасты, священные книги разных жреческих коллегий и анналы. Фасты или списки консулов велись с самого начала республики; в жреческих книгах сохранилась память о многих событиях, имевших отношение к деятельности жрецов. Нибур полагал, что имена патрициев, заключивших договор с плебеями на священной горе, сохранились в жреческих книгах и на этом основании утверждал, что имена патрицианских послов 493 г. до н. э. нам столь же достоверно известны, как имена дипломатов, подписавших Вестфальский мир в 1648 г.

Всего более полагался Нибур на анналы . В Риме существовали анналы, называвшиеся большими (maximi). Эти анналы возникли из ежегодных записей на деревянной, выкрашенной белым (album) доске, выставлявшейся на форуме старшим понтифексом (Pontifex maximos). По словам Цицерона , эти записи велись с самого начала Рима. Если-бы это было так, то Р. история имела бы под собою твёрдую почву. Но Нибур обратил внимание на другое место Цицерона, в сочинении о «республике», из которого видно, что первое засвидетельствованное анналами солнечное затмение относится к 354 году до н. э.; остальные, более ранние, были высчитаны с помощью астрономии.

Отсюда Нибур делал вывод, что большие анналы сохранились лишь со времени гальского погрома, во время которого деревянные доски вероятно сгорели в доме понтифекса. Но, по аналогии с средневековыми анналами, Нибур предполагал и в Риме существование частных анналов и семейных хроник, с самого начала республики. Такого рода анналы могли сохраниться в домах знати на Капитолии, который не был сожжён, и данные, в них заключавшиеся, составили остов древнейшей Р. истории; всё что в ней жизненно, в чём её сок и сила (Saft und Kraft), всё, что придаёт ей связанность, передано потомству в песнях. Нибур предполагал, что некоторые отрывки из этих древнейших анналов сохранились подлинно в тексте Ливия, подобно тому, как в других местах Ливия он видел отрывки из древнего эпоса. Эти два источника истории, письменный — летописный и устный — эпический, текли порознь, пока не были соединены Фабием Пиктором. Такова стройная теория историографии, послужившая опорой Р. истории Нибура (доведённой до пунических войн).

Первое из её оснований, гипотеза об эпическом элементе Р. истории, — подверглась серьёзной научной критике со стороны Швеглера, в первом томе его, вышедшем в 1853 г. Швеглер был последователем известной тюбингенской школы, положившей основание исторической критике новозаветных книг. От истории церкви он перешёл к Р. истории. Основываясь на критическом анализе свидетельств об исторических песнях у римлян и на оценке характера этого народа, Швеглер отверг гипотезу о существовании эпоса в древнем Риме; но, отрицая поэтическое творчество римлян, он указал в римской истории народное творчество другого рода, основанное не на фантазии, а на рефлексии. Швеглер усмотрел в целом ряде мифов и исторических преданий этиологическое творчество, имевшее целью объяснить происхождение известного обряда, исторического памятника, поговорки или названия. Эти объяснения далеко не всегда основаны на преемственной исторической традиции, но во всяком случае выражают собой представление древних римлян об историческом их прошлом или быте и потому являются ценным материалом для историка.

Гипотезу Нибура о ранней анналистике у римлян Швеглер усвоил. С этой точки зрения Швеглер счёл возможным и со своей стороны воссоздать утраченную для нас историю древнейшего Рима и весь обширный первый том своей истории посвятил эпохе царей. Вследствие ранней смерти автора это замечательное сочинение было доведено лишь до Лициниевых законов. Почти одновременно с Швеглером и оба под одинаковым заглавием вышли два «исследования о достоверности ранней Р. истории»: одно немецкое, Брёкера — в защиту этой достоверности, другое английское, сэра Джорджа Корнваль Льюиса — в ультракритическом духе. Брёкер вернулся к донибуровской точке зрения: он причислял и время царей к историческим эпохам; известие, что Сервий Туллий дал римлянам общенародное собрание по сотням, было в его глазах также достоверно, как парламентарное правление при Людовике-Филиппе, а битва при Регильском оз. столь же хорошо засвидетельствованным фактом, как и сражение при Ватерлоо.

Более убедительными могли казаться его аргументы в пользу достоверности ранней республиканской истории. Главный его довод был заимствован из аналогии с немецкой историографией. Брёкер указывал на то, что учёные нашего времени лучше знают отдалённую от них эпоху Гогенштауфенов; чем знали её историки, напр., эпохи реформации, отчасти потому, что с тех пор открыто много исторических памятников, отчасти потому, что, благодаря научной критике, исторический материал лучше разрабатывается. Такой же прогресс в историографии Брёкер признавал и у римлян, так что напр. Ливий мог быть, благодаря археологическим исследованиям Варрона, лучшим знатоком старины, чем Фабий Пиктор или Пизон. Рост и развитие Р. историографии от Фабия до Ливия нельзя не признать фактом, но Брёкер даже не пытался доказать, что эта эволюция совершалась лишь в направлении большей достоверности и не сопровождалась искусственным разукрашением и восполнением пробелов старины. Самая слабая сторона аргументации Брёкера — та, что, постоянно говоря о древних памятниках, которые были в распоряжении Р. историков литературной эпохи, он не принял на себя обязанности подробно исследовать, в чём именно заключались эти памятники и какое их историческое значение. Дж. К. Льюис, известный и как государственный человек, и как учёный, выступил против влияния Нибура, находя, что оно вызвало большое число противоречивых взглядов, вследствие которых Р. история хотя и находится в постоянном движении, но не двигается вперёд. Основную ошибку Нибура и его школы Льюис усматривает в том, что они по отношению к Р. истории руководились признаками какой-то «внутренней очевидности», как будто истина может быть в истории устанавливаема иным путём, чем в других науках, а именно — таинственным чутьём историка. Этому направлению Льюис противопоставляет требования, чтобы историки применяли к древней истории те самые приёмы, какие применяются в новой — те самые приёмы, которыми руководится и суд, а именно требование, чтобы свидетельство исходило от очевидца. Льюис ссылается на Бейля, находившего, что различие между удостоверением очевидца и свидетельством понаслышке почти также велико, как различие между настоящей и фальшивой монетой. Проверка, с точки зрения этого принципа, Р. истории и составляет главную задачу труда Льюиса. Доказав, что римляне не имели до времён царя Пирра исторических данных, опиравшихся на современные свидетельства, Льюис пришёл к выводу, что римская история должна быть признана недостоверною вплоть до эпохи этого царя. Он подвергает исследованию вопрос, располагали ли римляне, при отсутствии свидетельств современников, какими-либо другими источниками, которые могли бы придать ценность традиционной Р. истории, и по этому поводу подвергает отрицательной критике гипотезу Нибура о Р. эпосе и его веру в значение устной традиции. Льюис старается доказать, что память о важных событиях сохраняется в народе, при отсутствии письменных свидетельств, с помощью устной традиции не более 100 лет и только в самых редких случаях — до 150 или 180 лет, так что ещё возможно допустить, что Фабий Циктор знал, благодаря преданию, о сожжении Рима галлами или даже о взятии Вей, но не более. Льюис высказывается решительно против самого метода Нибура — против применения к истории гипотез, с помощью которых Нибур наполнял пустые рамки в своём изображении. Льюис допускает гипотезы только в естественных науках, где они могут быть проверены опытом. Он настаивает, далее, на полной аналогии задач историка и судьи, который отказывается постановить приговор, когда у него нет под рукой свидетельства очевидцев. В виду полной недостоверности древней Р. истории; исследователь, по мнению Льюиса, должен отказаться от бесплодного искания несуществующего предмета и, не пытаясь разыскивать сокровища, уничтоженные временем, посвятить свою деятельность более достоверным эпохам Р. истории. Проведённый Льюисом с большой учёностью и последовательностью, критический принцип нашёл себе блестящее подтверждение в знаменитой Р. истории Моммзена; утилитарный же принцип англ. исследователя не имел, к счастью, последователей. В вышедшем одновременно с сочинением Льюиса (1855 г.) первом томе своей истории Моммзен обходит молчанием эпоху царей, а истории республики до децемвирата, изложенной Швеглером на 700 стр., посвящает лишь немногим более одной страницы.

В следующем издании Моммзен пошёл ещё далее в скептицизме, признав, что приведённый Полибием древнейший договор между римлянами и карфагенянами не относится к первому году республики, а к более позднему времени. В своей популярно написанной история Рима Моммзен лишь кратко мотивировал свой взгляд на Р. историографию, но впоследствии развил его подробнее в целом ряде критических исследований («Romische Forschungen»). Начиная достоверную историю Рима двумя веками позднее Нибура, Моммзен не нуждался в гипотезе о существовании у древних римлян частных анналов и заявил, что таких анналов «нет и следа». Исходной точкой в Р. анналистике служат для Моммзена фасты: он верно подметил тесную связь ,Р. летописного дела с календарным, которым ведали понтифики. Их календари заключали в себе указание судебных и других дней ( dies fasti ): из этого перечня дней возник, с течением времени, список годов, обозначавшихся именем консулов, чем и объясняется, что слово фасты стало обозначать списки консулов, а потом — и других магистратов. К этим фастам, как полагает Моммзен , понтифики стали приписывать краткие известия о главных событиях своего времени, и таким образом возникли первые анналы, подобно тому, как в Средние века летописное дело развилось в монастырях из кратких заметок, приписывавшихся к пасхальным таблицам, которые составлялись на 20 лет вперёд. Из приписок к фастам образовалась, с течением времени, правильно веденная понтификами летопись, которую Моммзен называет liber annalis. Правильная хронография не могла возникнуть в Риме раньше второй самнитской войны (326—304 до н. э.), ибо только с этого времени становятся известны дни вступления в должность магистратов; однако, ещё и в это время анналистический материал был очень скуден, что Моммзен подтверждает указанием на противоречие между известиями Ливия о походах римлян против самнитян и неоспоримым свидетельством древнейшей римской надписи на сохранившемся саркофаге одного из деятелей самнитских войн, консула Луция Корнелия Сципиона Барбата.

Из отдельных историографических изысканий Моммзена заслуживают особенного внимания его исследование о Кориолане и его разбор трёх древнейших политических процессов в Риме. В этих исследованиях Моммзен не только разбивает традиционную легенду, но и пытается объяснить, когда и как она возникла. Он показывает, что рассказ об аграрном законе Сп. Кассия, которого Швеглер называет первой исторической личностью в Риме, есть вымысел и что процессы против Сп. Кассия, Сп. Мелия и Манлия — плод «этиологической пластики» эпохи, когда римские демагоги проводили свои аграрные, долговые и фрументарные законы. По отношению к древности и достоверности фактов имеет важное значение исследование Моммзена о римских cognomina, из которого следует, что обычай давать прозвища — довольно позднего происхождения и что поэтому такие cognomina, как Regillensis, указывают на позднейшую переработку фактов. На более близкой к Нибуру точке зрения остановился Нич, автор сочинения «О римской анналистике» (1872). Нич признаёт эпические элементы в римской истории, анналистические же выводит из предполагаемых им особых «плебейских» анналов, составлявшихся эдилами при храме Цереры. Нич исходил иыз предположения — впервые подробно приведённого (1863) его учеником Ниссеном по отношению к 4-й и 5-й декаде Ливия, в которых последний пользовался Полибием, — что древние историки, пользуясь предшественниками, обыкновенно приводили целиком или в сокращении подлинный их текст. Вследствие этого Нич считал возможным, по установленным им признакам, отмечать в тексте первой декады Ливия, где последний держится древнейшего римского анналиста Фабия Пиктора, воспроизводя более или менее точно его текст, а где — других, более поздних анналистов, Пизона, Валерия или Лициния. Этот анализ породил целую литературу аналогичных исследований, в которых молодые учёные разлагали текст какого-нибудь историка на его более древние составные части. Попытка Нича встретила серьёзный отпор со стороны К. Петера («Zur Kriuk d. Qnellen d. alteren Rom. Gesch.», 1879). Сомнения, высказанные Петером относительно плодотворности указанного метода Нича, ещё более приложимы ко многим из его последователей. Ни Нибур, ни Моммзен не придавали особенного значения историческому источнику, которому, по видимому, должно было принадлежать первенствующее место в развитии Р. историографии, а именно большим анналам. Первоисточник римской анналистики оба историка видели в гипотетическом памятнике, существование которого ничем не засвидетельствовано — Privatchroniken Нибура, Sladlbuch или liber annales Моммзена.

Однако, в последнее время Annales maximi снова обратили на себя общее внимание. Дело началось с издания Германом Петером (1870) сохранившихся отрывков не дошедших до нас «остатков Р. историков» (Reliquiae etc.), первое место между которыми отведено отрывкам из Annales maximi. Касаясь вопроса о их происхождении, Петер высказал мысль, что доски этих анналов выставлялись не ради поучения потомства, не для того, чтобы служить материалом для истории, а в интересах современников, с целью сообщить им сведения об одержанной победе и т. п. Этим материалом пользовались затем, по свидетельству Дионисия, римские историки; Петер находит возможным указать в тексте Ливия 8 мест, заимствованных непосредственно из анналов. С этим нельзя согласиться уже потому, что важнейшее из этих мест относятся к первым годам республики, то есть к эпохе догалльского пожара; но мысль Петера, что «доски» на форуме исписывались понтификами не ради исторических, а ради практических целей, заслуживает полного внимания. Только едва ли вероятно, что эти доски играли роль официальных бюллетеней или новостей; гораздо правдоподобнее предположение Зеека («Die Kalendertafel der Pontifices», 1885), что album — не что иное, как публично выставлявшийся понтификами календарь на текущий год. Неудовлетворительно объяснение Зеека, почему в этот календарь стали входить анналистические данные, ради которых был составлен свод содержания досок, в 80 книгах, старшим понтифексом Муцием Сцеволой, в эпоху Гракхов. Гораздо убедительнее решён этот вопрос Цикориусом, в статье «Annales М.», в новом издании «Real-Encyclopoedie» Pauly. Говоря с некоторым пренебрежением о содержании понтификального альбома, Катон указывает, что там можно узнать о затмениях солнца и луны, о дороговизне хлеба и т. п. Принимая во внимание это известие и важное участие коллегии понтификов во всех действиях и обрядах, совершавшихся римскими магистратами, Цикориус приходит к заключению, что понтифики отмечали на своих календарных досках совершавшиеся ими жертвоприношения и другие обряды по случаю освящения храмов, празднеств, знамений (напр. солнечных и лунных затмений) или бедствий (напр. засухи, голода, чумы и т. п.). Этим объясняется, с одной стороны, что эти tabulae, когда они были сведены Муцием Сцеволой, получили название анналов, а с другой стороны, что ни Ливий, ни Дионисий нигде не ссылаются на анналы и единственный отрывок из них, приводимый Авдом Геллием, касается искупительного обряда, предложенного гаруспексами по случаю удара молнии в форум. Из всего этого следует, что и большая или понтификальные анналы, независимо от вопроса о их начале, не могли служить обильным и надёжным источником для древней Р. истории. А при этих условиях первый римский историк — анналист Фабий Пиктор и следовавшие за ним анналисты имели в своём распоряжении, кроме фастов, лишь случайный и скудный материал: надписи на храмах и памятниках Рима, законодательные памятники (XII таблиц и отдельные законы или плебисциты), обряды и храмовые празднества, в которых сохранялась память о прошлом, предания исторического содержания (о Порсенне, взятии Вей, взятии Р. галлами), семейные предания и родословные, и лишь со времени второй самнитской войны — кое-какой анналистический материал, а затем для третьего века до н. э. уже и сведения, почерпнутые у сицилийских историков. Скудная летопись, составленная первым анналистом Фабием Пиктором для эпохи, предшествующей второй пунической войне — он писал, по свидетельству Дионисия, лишь «эпитомарно» — стала постепенно разрастаться, вследствие риторического воспроизведения римского прошлого у позднейших анналистов, не желавших уступать и в историографии исключительное первенство грекам. Но если область доступной исследованию Р. истории значительно сократилась сравнительно с тем, как она в начале столетия представлялась оптимизму Нибура, то она расширилась для нас в других направлениях. Уже Моммзен попытался, с помощью сравнительного языковедения, воссоздать картину древнейшего быта латинян до их отделения от греков. Дальнейшее развитие лингвистики подвергло сомнению (Schrader) существование отдельного греко-италийского племени, но лингвистические исследования сохранили своё значение для исследователя Р. истории, особенно в вопросе о влиянии греческой культуры, и создали более твёрдую почву для этнографии древней Италии, где ещё Нибур был принуждён довольствоваться критикой и комбинацией одних литературных известий, напр. разноречивых преданий о пеласгах у древних писателей. Ещё ближе касается Р. истории интересный материал, доставляемый археологией в новом значении этого слова, то есть бытовой археологией, развившейся наряду с археологией художественной. Долгое время в Италии весь интерес при раскопках сосредоточивался на добывании художественных или по крайней мере ценных по материалу произведений. Когда в 1817 г. были найдены в могильнике на Албанской горе глиняные погребальные урны первобытного изделия в форме хижины, римские археологи отнеслись к ним равнодушно, полагая, что имеют пред собою варварские сосуды ретийских солдат императорской эпохи или грубых аборигенов , населявших Лаций до прихода Энея. Лишь успехи археологии в странах, не знавших в своём прошлом блестящей, художественной культуры — в Скандинавии и Швейцарии, — научили правильно оценивать скромный и скудный материал, доставляемый раскопками на почве Италии. Исследование, с 50-х годов, свайных построек в Швейцарии побудило итальянских археологов раскапывать и изучать так наз. terra mare. то есть остатки свайных поселений на суше, в долине По. Вскоре удалось составить довольно полную картину быта обитателей террамар , а раскопки древнейших могильников в Романье (Villanova, Marzabotto и т. п.) дали возможность указать соединительные звенья между культурой террамар и могильников Альбы Лонги. Когда занятие Рима итальянцами вызвало строительную горячку в новой столице Италии, на Эсквилине и в его окрестностях, под простонародным кладбищем республиканской эпохи, были найдены более древние могилы, обнаружившие непосредственную связь быта древних римлян с более древним бытом их соплеменников на склоне Албанской горы и в террамарах. С другой стороны, раскопки на Эсквилине сомкнули цепь, связующую доисторическую эпоху в жизни Рима с исторической: на Эсквилине, напр., были найдены под стеною, приписываемой Сервию Туллию, покойники в глиняных стволообразных гробах, относящихся, очевидно, к эпохе более древней, чем самая стена, перерезавшая старинное кладбище, когда понадобилось расширение городских укреплений.

Источник

• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб. , 1890—1907.

В статье не хватает ссылок на источники (см. рекомендации по поиску ). Информация должна быть проверяема , иначе она может быть удалена. Вы можете статью, добавив ссылки на авторитетные источники в виде сносок . ( 30 июня 2021 )