Interested Article - Скорбные элегии

isla
  • 2020-02-25
  • 2

«Овидий изгнанный из Рима» (1838), Уильям Тёрнер
«Овидий в ссылке» (1915) Ион Теодореску-Сион

«Ско́рбные эле́гии» , также «Печа́льные пе́сни» , «Ско́рбные пе́сни» или «Три́стии» ( лат. Tristia) — собрание писем в пяти книгах, написанных элегическим дистихом древнеримским поэтом Овидием в последние десять лет жизни во время ссылки . Теперь предметом творчества Овидия стал он сам и его горькая судьба — « После паденья могу лишь о нем я твердить постоянно, и содержаньем стихов сделалась участь моя » ( лат. Sumque argumenta conditor ipse mei — V, 1, 9—10), а в элегиях повествуется о его страданиях и погибели в суровом краю, где он вынужден сопротивляться бедам, постоянно приковывая к этому внимание читателей. Несмотря на то, что в них Овидий оплакивает свою незавидную участь, действительная причина ссылки в 8 году н. э. на Понт в Томис императором Августом наиболее яркого поэта Рима до сих пор остаётся загадкой.

Содержание

Вступление и посвящение, где содержится предупреждение о той опасности, которой Овидий подвергался, вероятно были написаны в прошлом, до произошедших событий.

Первый том

Первый том был написан Овидием во время следования к месту ссылки. Овидий обращается к скорбящей жене, друзьям — настоящим и ложным, а также к своим предыдущим сочинениям, как например « Метаморфозы ». Овидий защищает себя и своё произведение обращаясь ко многим знаменитым поэтам, которые затрагивали ту же самую тему, что и он теперь — Анакреонт , Сапфо , Гай Валерий Катулл и даже Гомер и Еврипид . Он описывает своё трудное путешествие в дальний уголок Римской империи, попутно сравнивая его со ссылками Энея и Одиссея , а также извиняется за недостатки своего произведения. Так он сравнивает своё приготовление к предстоящей ссылке с описанной в шестой книге «Илиады» (494—502) подготовкой Гектора к бою, которого родные и близкие оплакивали при жизни как уже мёртвого. При этом сам Овидий в этой драме является протагонистом , а его супруга играет роль девтерагониста . В свою очередь друзья и слуги предстают в качестве скорбного хора. Обращаясь к творчеству Еврипида, Овидий сравнивает себя, прощающегося с Римом, с Ипполитом, который расстаётся с Афинами: « Из Афин, великого города я изгнан. Прощай страна Эрехтея, прощайте вы, луга Трезена, — обитель блаженных друзей моей юности. Сегодня я приветствую вас в последний раз » (Eurip. Hipp., 1091, сл.). И здесь, как и в случае с Гектором, хор скорбящих сопровождает эту речь горестными стенаниями. Красной нитью проходит через всю ткань элегии символический драматизм разыгрываемой трагедии. Так, наполненный рыданиями и печалью дом поэта уподобляется гибнущей в огне Троей , а себя в качестве изгнанника Овидий сравнивает с героями древнегреческой мифологии, испытавшими на себе гнев Юпитера и поражёнными его молнией. Наряду с мифологическим миром сосуществует и реальный мир. Охваченный отчаянием Овидий не думает о том, что нужно готовиться в долгий путь, жена со слезами обнимает уходящего, а его дочь в это время находится далеко-далеко от Рима. Такое переплетение мифа и действительности в элегии, написанной в высоком эпико-драматическом стиле, создают особый образ жизни прославленного человека, который несмотря на свалившееся на него горе достоин увековечивания. Эта же тема находит своё отражение в стихотворениях, которые посвящены путешествию Овидия к месту ссылки. Разразившаяся на Адриатике буря с одной стороны реальна, но и несёт на себе черты эпического, как это было показано в « Одиссее » Гомера, в « Энеиде » Вергилия , а также в «Метаморфозах» самого Овидия. Η. В. Вулих по этому поводу отмечала:

Между небом и морем бушуют гомеровские ветры, дующие со всех сторон. Вергилиевские громады волн поднимаются к тучам и низвергаются до Тартара , а сам изгнанник, как Эней и Одиссей, обращается к морским богам с просьбами о пощаде и надеется, что у него, как у прославленных героев Гомера и Вергилия, найдутся свои боги-защитники. И эти надежды поэта, казалось бы, несбыточные, неожиданно сбываются самым чудесным образом. Услышав правду о проступке поэта по отношению к Августу, бывшем не преступлением, а только ошибкой, тучи вдруг начинают редеть и буря успокаивается.

Второй том

Во втором томе, который называется «Элегия единственная» , Овидий взывает к Августу с мольбой прекратить его наказание, причину которого видит в « стихах и проступке » ( лат. carmen et error) — причина проступка до сих пор остаётся неясной, хотя некоторыми предполагается, что Овидий что-то знал о распутной жизни дочери Августа Юлии . Примечательно, что элегиях нет никаких имён, кроме Овидия и Августа, а последнему поэтом воздаются неумеренные хвалы: он называется божеством ( лат. deus, numen), воздаётся похвала его миролюбию и кротости, отмечается его милостивое обращение с поверженными врагами, а также его великодушие. Таким образом Овидий пытается поставить римского принцепса в особое положение, которое не на словах, а на деле обязывает Августа явить миру свои высокие душевные качества. Однако в действительности этого не происходит. Император остаётся непоколебимым в своей жестокости к подданному, и в элегиях вслед за этим у Овидия меняется к нему отношение с благоговеющего на осуждающее. Выходит, что всемогущее божестве вместо того, чтобы проявить милосердие к несчастному должен « насытить свой гнев » (cum iam satiaverit iram — I I I , 8, 19). Овидий упрекает Августа отмечая, что благородный лев не терзает своих жертв (III, 5, 1—31), а герой гомеровской Илиады Ахилл , ранивший Телефа , вылечил его тем же самым копьём (V, 2, 14—16), и великий полководец Александр Македонский проявлял милость к побеждённому неприятелю (III, 5, 38—39). Овидий делает однозначный вывод: Август, не способный на подобное, не равен Ахиллу, льву и Александру.

Остальные тома

Воззвания оказались неудачными; Овидий прожил остаток своих дней среди фракийских гетов . Последние три книги «Скорбных элегий» были столь же мрачными, как и годы их автора, понимавшего, что он больше никогда не вернётся на родину . Однажды Овидий даже сочинил эпитафию , обращённую к жене и ставшую частью третьей элегии третьей книги, которая в будущем украсила его статуи в и Констанце , созданные итальянским скульптором Гауденцио Феррари :

Я здесь лежу тот певец что нежные страсти прославил
Дар мой меня погубил имя поэта Назон
Ты же мимо идущий ведь сам любил Ты
Промолви о да будет легка праху Назона земля.

Поэтическая основа

Первоначально Овидий собирался завершить «Тристии» четвёртой книгой, о чём свидетельствуют глубокомысленные вступление и заключение (IV, 1, 10), где он подвёл некоторые итоги как своей поэтической творческой деятельности, так и всей его жизни в целом. Во вступительной элегии Овидий рассуждает о месте поэзии и муз , чьим верным служителем он был столько лет. Он отмечает, что находясь в ссылке не думал о славе, а занимался поиском в своих привычных многолетних занятиях средства забвения от тяжёлой действительности, а также приводит примеры того, как облегчила жизнь различным людям песня ( лат. carmen), способная помочь работающему на руднике закованному в цепи рабу , как и увязающему в прибрежном песке бурлаку , тянущему за собой на канате тяжёлую лодку, как и завораживающему игрой на дудочке свои стада пастуху , как и прядущим шерсть рабыням-служанкам. А в среде мифологических героев песня помогла Ахиллу во время тоски по Брисеиде , а грустя по Евридике Орфей с помощью своей арфы вёл за собою леса и сдвигал с места целые скалы. Здесь представлена цепь сравнений, которая свойственна для всей поэзии Овидия, когда на нижней ступени находится пленный раб, полностью находящийся в руках судьбы, а верхнюю ступень занимает Орфей, обладавший великим даром покорять весь мир чарами своей волшебной музыки, как и дарить ей забвение от горя и тяжёлого труда, которое ищут рабы, бурлаки и служанки. Венцом лестницы Овидий делает самого себя, говоря, что « Муза — опора и мне, неизменно со мной пребывавший к месту изгнанья, на Понт, спутник единственный мой » ( лат. Me quoque Musa levat Ponti loca iussa petentem: sola comes nostrae perstitit illa fugae…) (IV, 1, 19–20). Здесь проявляется качество настоящего поэта-любимца муз, который следуя по пути Орфея не стыдится видеть тех, кто находясь на нижних ступенях тем не менее причастен к мусической жизни и, как и он, страдают. Обращение к мифологическому помогает Овидию представить свою личную судьбу в героическом и поэтическом свете. Он отмечает, что его покровительницы музы не только не бросили своего служителя и согласились сопровождать поэта во время долгого и опасного пути, но и остались единственными союзницами, когда весь остальной мир небожителей, включая императора Августа восстал против Овидия. Причём единожды оказавшись под властью муз, поэт больше не может проститься с ними, поскольку особая сила ( лат. vis) удерживает всякого, кто хоть раз соприкоснулся с ними. В первой части элегии Овидий с опорой на бытовавшие в античности представления о магической власти, которая присуща поэзии и всем музам, и чьё описание постоянно встречается у Гесиода , Архилоха , Пиндара и Платона , сосредоточивает своё внимание на трагическом противоречии между обидой, которую ему нанесли музы, и своей непоколебимой любовью к ним, подобной страсти влюблённого, избавиться от которой, несмотря на все страдания, невозможно. Как обладатель тонкого литературного вкуса Овидий неоднократно делает ссылки на классиков античной поэзии и философии. Так он сравнивает «напиток» муз с волшебным лотосом, который испробовал Одиссей , с водами Леты , приносящими забвение, а также с прикосновением своим волшебным тирсом Диониса , с вакханкой , что является отсылкой к Менаде Горация (3 кн., 25). Но если у Горация Менада с удивлением всматривается в открывшийся перед ней пейзаж горной Фракии , который является поэтическим, а не существующим в действительности, то Овидий, забыв о том, что находится в ссылке, о том, что находится в дикой земле скифов , взлетает высоко над горем и бедствиями — « сразу становится дух выше печали людской » ( лат. Altior humano spiritus ille malo) (IV, 44). Находясь в изгнании, он начинает по-настоящему ощущать силу поэзии и власть муз, которая проявляется в поэтическом воображении, в фантазии, которая способна даже изгнанника в мгновение ока перенести в далекий родной и любимый Рим . Овидий мысленно переносится в родные места и видит весенние празднества в Риме (III, 12), а также имеет возможность ясно видеть римский триумф , говоря при этом, что поэтическое воображение не имеет пределов, а его мысль способна свободно подниматься в небо и совершить полёт над бескрайним земным пространством (IV, 2, 57—64). Подобно Церере в «Метаморфозах» Овидий беседует с созвездиями Большой и Малой Медведицы , а также с большим сочувствием видит страдания оставленной жены (IV, 3, 1—25). И также как взлетали высоко в небе другие герои его «Метаморфоз» — Триптолем , Медея , Персей и Дедал (III, 8, 1—10), Овидий мечтает летать по воздуху. Кроме того Овидий обращается к « (англ.) (» Платона (534 а), где идёт речь о том, как поэт подпадая под влияние гармонии и ритма уподобляется вакханке и впадает в состояние безумия .

Культурное влияние

«Скорбные элегии» оказали существенное влияние на творчество А. С. Пушкина и О. Э. Мандельштама .

В качестве эпиграфа к книге Ильи Эренбурга «Шесть повестей о легких концах» использована фраза Haec est poenam terra reperta meam (лат. Для наказания мне этот назначен край). Тем самым Эренбург проводил параллель между выдворенным на задворки империи Овидием и самим собой, находящимся в вынужденной разлуке с родной страной.

Издания на русском языке

Примечания

  1. , с. 82.
  2. , с. 373.
  3. .
  4. .
  5. ↑ .
  6. // Кругосвет . 27 июня 2015 года.
  7. .
  8. , с. 179.
  9. , с. 173.
  10. .

Литература

Ссылки

isla
  • 2020-02-25
  • 2

Same as Скорбные элегии

The title for the last searches