«Мокшадхарма» — не целостное творение, а скорее сборник философских бесед и трактатов, связанных общей темой «Санкхья и Йога», но подход отдельных её текстов к этой теме весьма разнообразен: от выраженного теистического монизма до столь же решительного материализма.

In its philosophical views, the epic contains an early version of Samkhya (a belief in real matter and the plurality of individual souls), which is prior to the classical Samkhya of Ishvarakrishna, a 3rd-century-ce philosopher.

Beside the Samkhya-Yoga, which is in the foreground of the epic’s philosophical portions, there are Vedanta texts emphasizing the unity of spirits and theistic texts emphasizing not only a personal deity but also the doctrine of the avatar (avatara), or incarnation. The Vasudeva-Krishna cult characterizes the theistic part of the epic.

Отдел «Нараяния» очень мало связан с другими текстами «Мокшадхармы». По существу это не философский текст, а мифологическо-богословский трактат, по-видимому, наиболее ранняя каноническая книга вишнуитской секты Панчаратринов. Есть основания считать «Нараянию» одним из наиболее поздних включений не только в «Мокшадхарму», но и вообще в «Махабхарату». По своим богословским концепциям и по своей литературной форме «Нараяния» стоит весьма близко к «Бхагавата-пуране», канонизированной книге вишнуитов-панчаратринов, обычно относимой к VI в. н. э.

Mention is made of four main philosophical schools: Samkhya-Yoga, taught by Kapila (a sage living before the 6th century bce); Pancharatra, taught by Vishnu; the Vedas; and Pashupata (“Lord of Creatures”), taught by Shiva. Belonging to the Pancharatra school, the epic basically attempts to accommodate certain presystematic Samkhya ideas into the Bhagavata faith.

Вся критика ведических жертвоприношений даётся в непримиримо резком тоне, не свойственном даже буддийским текстам, также решительно осуждающим практику кровавых жертвоприношений. Куда уж дальше идти, если наш текст называет браминов упырями (пишача)! В тексте чувствуется страсть прозелита, обрушивающегося на старые, отвергнутые формы. Возможно, что текст свидетельствует о борьбе раннего вишнуизма против ведических законов. Это характерно для индуизма; позднее ценой известных компромиссов было достигнуто примирение нового и старого. Однако в «Мокшадхарме» сохранилось немало нападок на ведийский ритуализм и особенно на кровавые жертвы

весьма знаменательно, что критика Вед ведётся не с теолого-онтологических позиций, а с этических, с позиций проблемы ценности

текст ни прямо, ни косвенно не предполагает силы, внеположной человеку и спасающей из самсары; этот текст отрицает Ишвару и противоположен Гите, XII, 7, где ясно говорится: «Я спасаю от самсары и смерти»; таким образом, текст тяготеет к атеизму, как и вся йога Патанджали.

Гопкинс собрал и расклассифицировал огромное количество материалов, иллюстрирующих те догматы и верования, которые зафиксированы в «Махабхарате», особенно в её «псевдоэпических» частях. Сложность и размытость артикуляции всего этого гигантского массива объясняется различием её авторов, часто принадлежавших к противоположным школам: каждый старался представить свою собственную религиозную концепцию. Но не следует забывать о том, что составление некоторых книг, особенно «Мокшадхармы», вероятно, происходило в течение нескольких столетий. Тем не менее можно сравнительно точно выделить теоретическую основу этой псевдоэпической части «Махабхараты»: с одной стороны, она заново утверждает монизм упанишад, окрашивая его при этом теистическими переживаниями; с другой, признает любые сотериологические решения, которые не слишком противоречат священной традиции. Одним словом, мы имеем здесь образец дидактической литературы, которая, не будучи «народного происхождения», воспринимается тем не менее как адресованная всем социальным кругам. Последние книги «Махабхараты», в сущности, пропагандируют вишнуизм, хотя и довольно хаотично, пользуясь случайными поводами для прославления Вишну и Кришны.