Interested Article - Эволюционно-биологические подходы к проблеме депрессий

Эволюционно - биологические подходы к проблеме депрессии представляют собой попытки эволюционных психологов применить принципы теории эволюции для того, чтобы пролить свет на природу депрессии и в целом на природу аффективных расстройств . Обычно принято думать о депрессии как о заболевании , или как о расстройстве или, как минимум, как о дисфункции, нарушении адаптации. Однако частота депрессивных расстройств не увеличивается с возрастом, и в частности она не увеличивается после окончания репродуктивного возраста человека (и соответствующего уменьшения давления эволюционного отбора в пользу элиминации «неправильных» генов, снижающих биологическую приспособленность индивида и его потомства), как это происходит с дисфункциями органов (например, сердечно-сосудистыми заболеваниями, злокачественными опухолями, заболеваниями печени, почек, органическими деменциями, болезнью Паркинсона и др). По этой причине некоторые исследователи полагают, что депрессия сама по себе может не являться дезадаптивной для индивида, в отличие от вышеупомянутых заболеваний (дезадаптивными могут считаться лишь её крайние варианты, действительно снижающие биологическую адаптацию, приспособляемость и выживаемость индивида) и что, фактически, в некоторых случаях депрессия может играть адаптивную, эволюционно полезную роль, парадоксальным образом повышая биологическую адаптацию индивида и его шансы на выживание и на передачу своих генов потомству. Таким образом, они предполагают, что депрессия может быть адаптивной реакцией организма на те или иные неблагоприятные условия существования, что она может иметь корни в истории эволюции нашего вида и что способность испытывать депрессию в некоторых случаях может предоставлять селективное эволюционное преимущество индивиду, такой способность обладающему. Эта теория перекликается с рядом других теорий, объясняющих возможный полезный эволюционно-биологический вклад таких заболеваний, как серповидно-клеточная анемия (страдающие ею получают селективное преимущество резистентности к малярии, что важно для выживания в эндемичных по малярии регионах) и даже шизофрения. Тем не менее, психология и психиатрия в целом не очень склонны принимать эволюционно-биологические объяснения поведенческих нарушений, таких, как депрессия и шизофрения, и предлагаемые теории, объясняющие эволюционно-биологические корни и значение депрессий для выживаемости и адаптации индивида, во многом остаются предметом споров в научном сообществе.

Общие понятия

Большое депрессивное расстройство (также называемое «большой депрессией», «клинической депрессией» или, нередко, просто «депрессией») в настоящее время является одной из лидирующих причин нетрудоспособности и инвалидности во всём мире, и, в частности, в 2000-м году было четвёртым по вкладу в глобальный социально-экономический ущерб от заболеваемости в мире, измеренный по показателю « годы жизни, скорректированные по нетрудоспособности »; кроме того, большое депрессивное расстройство также является важным фактором риска суицида. Поэтому вполне понятно, что большую депрессию традиционно принято рассматривать как патологию — как серьёзное расстройство функционирования мозга.

В большинстве случаев, частота серьёзных нарушений функции тех или иных органов (таких, как сердечно-сосудистые заболевания, аутоиммунные заболевания, злокачественные опухоли) увеличивается с возрастом, и особенно значительно возрастает после окончания репродуктивного возраста, так что наименьшие уровни заболеваемости серьёзными органными дисфункциями наблюдаются у подростков и молодых людей, более высокие — в среднем и пожилом возрасте, и наибольшие — в возрасте глубокой старости. Такой паттерн заболеваемости хорошо согласуется с эволюционно-биологической теорией старения организма , которая утверждает, что давление эволюционного отбора в пользу «выбраковки» особей, предрасположенных к той или иной органной дисфункции, уменьшается с возрастом, и особенно уменьшается после окончания репродуктивного периода (поскольку особь, у которой такого рода органные дисфункции развились рано, в подростковом, юношеском или молодом и вообще в репродуктивном возрасте, имеет меньший шанс дожить до более пожилого возраста и меньший шанс оставить потомство, чем особь, у которой такие дисфункции тоже разовьются, но в позднем возрасте).

В противоречии с этими, типичными для большинства органных дисфункций (в том числе органических дисфункций мозга, таких, как деменция или болезнь Паркинсона), паттернами заболеваемости, частота встречаемости депрессий весьма высока во всех возрастных категориях, включая здоровых во всех остальных отношениях детей, подростков и молодых людей. Так, например, в одном из исследований американской популяции, частота встречаемости депрессий в течение последних 12 месяцев на момент опроса была максимальной как раз среди наиболее молодой категории опрошенных (от 15 до 24 лет). Высокая частота встречаемости депрессий также выбивается из общего ряда частоты встречаемости таких психических заболеваний, как значительная умственная отсталость , аутизм , шизофрения . Для них всех характерна сравнительно низкая частота встречаемости, около 1/10 той, что характерна для депрессий, или даже ещё меньше. Это нормально для столь дисфункциональных состояний, приводящих к выраженному нарушению социальной и биологической адаптации индивида (то есть давление эволюционного отбора в пользу «выбраковки» таких индивидов является, очевидно, достаточно сильным, что и приводит к низкой частоте встречаемости этих нарушений). По контрасту с этим, высокая частота встречаемости депрессий в популяции означает, что давление эволюционного отбора в пользу «выбраковки» предрасположенных к депрессиям индивидов значительно меньше, чем аналогичное «выбраковывающее» давление отбора на шизофреников, аутистов, умственно отсталых лиц. Низкая интенсивность этого давления отбора, собственно, и позволяет генам предрасположенности к депрессиям сохраняться и воспроизводиться в популяции со столь высокой частотой. Или же эта высокая частота встречаемости депрессий в популяции может объясняться тем, что предрасположенность к депрессиям на самом деле может, наряду с негативным влиянием на социальную и биологическую адаптацию индивида (но меньшим, чем у шизофрении, аутизма или умственной отсталости), в определённых обстоятельствах оказывать и положительное влияние, то есть быть в определённых ситуациях адаптивной, эволюционно выгодной для индивида чертой — и тем самым не только не приводить к его «выбраковке», но, наоборот, предоставлять ему селективное эволюционное преимущество для выживания и размножения.

Высокую частоту встречаемости депрессий (состояния с очевидно негативным влиянием на социальную и биологическую адаптацию индивида) у подростков и молодых людей и персистентность этого признака в популяции (отсутствие его элиминации, снижения частоты встречаемости под давлением эволюционного отбора из поколения в поколение с течением времени) на самом деле очень трудно объяснить без привлечения эволюционно-биологических подходов и без предположения, что в определённых обстоятельствах депрессия может играть, наоборот, адаптивную, эволюционно полезную для выживания индивида роль. Безусловно, у подростков и молодых людей часто встречаются не только депрессия, но и, например, инфекции или некоторые виды лимфом и лейкозов. Однако большинство специалистов не считает, что депрессия вызывается каким-либо инфекционным агентом (хотя Турхан Канли и выдвигал такую гипотезу), и не считает также, что высокая частота депрессий у подростков и молодых людей может быть связана с особенностями периода роста и развития мозга (подобно тому, как объясняют ростом и созреванием лимфоидной системы высокую частоту лимфом и лимфолейкозов у детей).

Эволюционная психология и её прикладные применения в эволюционной медицине позволяют предположить, каким образом психические и поведенческие акты и состояния, включая такие, казалось бы, дезадаптивные, нежелательные и опасные для индивида, могут на самом деле быть эволюционно выгодными и повышать приспособляемость и выживаемость индивида или его родственников (или могли быть эволюционно выгодными в прошлом, для наших далёких предков, от которых мы унаследовали эти гены и которым обладание способностью испытывать депрессии могло давать селективное эволюционное преимущество, а сегодня этот признак превратился в неблагоприятный, но ещё не успел элиминироваться, так как наш вид существует всего около 40 тысяч лет, что очень мало по меркам биологической эволюции). Так, например, некоторые специалисты считают, что депрессия, сопровождавшая по жизни американского президента Авраама Линкольна была для него, на самом деле, мощнейшим источником самоосознания, постоянной переоценки и переосмысления своих идей и ценностей и, в конечном итоге, источником силы и вдохновения. Некоторые специалисты даже утверждают, что «на самом деле люди, как и все животные, не созданы природой для того, чтобы постоянно испытывать радость и счастье по умолчанию», без внешних к тому стимулов, и что слегка пессимистичная, слегка «депрессивная» оценка ситуации и имеющихся ресурсов является эволюционно более выгодной, чем слегка оптимистичная, а на 100 % реалистичная оценка невозможна или потребовала бы слишком больших аналитических ресурсов мозга и неприемлемых затрат времени на принятие решения (так, жвачные животные уходят с пастбища на новые места выпаса немного раньше, чем на текущем пастбище закончится еда; иная эволюционная стратегия могла бы привести к тому, что части животных пришлось бы долгое время голодать в пути, и часть их бы погибла) и что, таким образом, состояние «небольшого пессимизма» или лёгкой депрессии является эволюционной нормой для нашего вида, а не патологией (и что, следовательно, патологией можно считать только лишь серьёзные, тяжёлые, дезадаптивные формы депрессий).

Нижеследующие гипотезы этиологии депрессий пытаются идентифицировать и объяснить с точки зрения эволюционной биологии возможные эволюционные преимущества, которые может предоставлять индивиду обладание такой, казалось бы, негативной для выживания, дезадаптивной чертой, как предрасположенность к депрессиям — преимущества, которые в определённых обстоятельствах могут перевешивать очевидные её недостатки и её «цену» для индивида в терминах его страданий и его социальной и биологической приспособляемости.

Эти гипотезы вовсе не являются несовместимыми и взаимоисключающими, и могут на самом деле объяснять различные аспекты депрессивных состояний, различные возможные причины и механизмы их возникновения, развития и поддержания, а также наличие различных симптомов в клинической картине депрессии.

Теория психической боли

Одной из причин того, что депрессию принято считать патологическим состоянием, является тот факт, что депрессия причиняет человеку очень сильные душевные страдания, «душевную боль», сильный внутренний дискомфорт и дистресс. Однако мы знаем, что физическая боль также является состоянием, которое причиняет сильные страдания и вызывает выраженный дискомфорт и дистресс. Тем не менее, известно, что физическая боль по существу является защитной реакцией организма на повреждение органа или ткани, и что она имеет несколько эволюционно полезных биологических функций. В частности, она информирует или предупреждает организм о повреждении органа или ткани, о том, что в организме что-то не в порядке, а также мотивирует организм максимально оградить себя или максимально удалиться от источника боли и повреждения (например, отдёрнуть руку от горячего предмета или открытого огня) и мотивирует научиться в дальнейшем избегать ситуаций и обстоятельств, приводящих к возникновению боли и повреждений (например, не совать руки в огонь). Кроме того, физическая боль мотивирует организм создать благоприятные условия для заживления повреждения и восстановления поражённого органа (например, мотивирует зализывать рану, то есть обрабатывать её бактерицидными веществами, или обеспечить функциональный покой повреждённой мышце или суставу).

Согласно теории психической боли, испытываемая человеком в тех или иных обстоятельствах реактивная депрессия по существу является «душевной болью», прямым аналогом физической боли в том смысле, что она также служит цели информирования человека о том, что текущие обстоятельства, вызвавшие у него депрессию (такие, например, как провал на экзамене, увольнение с работы, развод или, скажем, потеря друга или любимого человека из-за собственных в чём-то неверных действий или неправильно выбранного тона общения) — являются социально и биологически неприемлемыми (так же, как биологически неприемлемо помещение кисти в огонь) и снижают социальную и биологическую приспособленность человека, представляют собой угрозу его социальному положению, доступу к тем или иным благам (таким, как зарплата или возможность рассчитывать на помощь друга) и в конечном итоге угрожают его нормальному социальному и биологическому функционированию, его здоровью и самому существованию. И, подобно тому, как физическая боль от соприкосновения с горячим предметом мотивирует отдёрнуть руку от горячего предмета и научиться в дальнейшем к нему не прикасаться, и с осторожностью прикасаться к предметам, которые могут оказаться горячими, так же и «реактивная депрессия» («душевная боль»), по этой теории, должна мотивировать человека прекратить ту деятельность, которая привела к нынешнему плачевному положению дел (например, прекратить конфликты с окружающими, с друзьями и близкими, первым пойти навстречу, первым извиниться, признать неправоту, или, например, прекратить деятельность, которая привела к наложению штрафа, понижению в должности, угрозе увольнения или к провалам в учёбе и двойке на экзамене), извлечь уроки из этой ситуации и постараться в дальнейшем таких ситуаций не допускать (подобно тому, как, один раз обжёгшись об огонь спички, мы стараемся в дальнейшем пользоваться спичками аккуратно).

Специалисты, придерживающиеся этой теории, склонны придавать наибольшее значение среди симптомов депрессии пониженному настроению, и склонны рассматривать «клиническую депрессию» (или «большую депрессию») как всего лишь дисфункциональное, экстремальное, крайнее выражение пониженного настроения, а не как отдельное патологическое состояние со своим уникальным набором клинических симптомов и характеристик, резко отличающееся и физиологически, и биохимически, и внешне (клинико-феноменологически) от обычного депрессивно-пониженного настроения, от реакции утраты или скорби (например, при потере близкого человека или увольнении с любимой работы, исключении из вуза) или от обычной «бытовой хандры». Согласно этой теории, в силу внутривидового биологического разнообразия разные люди имеют разный порог возникновения психической боли (то есть «реактивной депрессии») и разную субъективную переносимость депрессивной симптоматики в одинаково психически травматичных внешних обстоятельствах (при одинаковой силе дистресса), то есть разную степень предрасположенности к депрессивным состояниям — совершенно так же, как разные люди имеют разную болевую чувствительность (разный порог возникновения физической боли при одинаковой степени повреждения тканей и разную степень терпимости к возникающим болевым ощущениям).

Из этой теории следует, что депрессивный больной от здоровых людей, также способных испытывать плохое настроение, отличается не чем-то принципиальным, а всего лишь индивидуально пониженным порогом возникновения «психической боли» (реактивной депрессии) в ответ на сравнительно небольшой, иногда даже внешне незаметный и не идентифицируемый при подробном расспросе, стрессовый раздражитель, и/или индивидуально пониженной толерантностью к возникающим в ответ на стрессовую ситуацию субъективно неприятным депрессивным ощущениям и переживаниям. Также из этой теории следует, что, подобно тому, как хроническая боль может утратить свою первоначальную защитную функцию и стать постоянной даже при устранении её первоначальной причины (такой, как повреждение ствола нерва или нервных окончаний) вследствие сенситизации центральных и спинальных ноцицептивных структур — так же и депрессия при определённых обстоятельствах может хронизироваться вследствие формирования патологических нервных связей в мозгу, или патологических паттернов мышления и поведения и т. п. Но это не отменяет постулируемой в рамках данной теории изначальной защитной функции депрессии как «психической боли», предупреждающей организм о социально и биологически неверных или неприемлемых поступках и действиях и о том, что они имеют свою цену и подрывают социальное и биологическое соответствие индивида, его здоровье, доступ к благам и даже саму жизнь. Точно так же, как существование хронических болевых синдромов никак не отменяет изначальной защитной функции и эволюционной полезности физической боли.

Ещё одним важным следствием этой теории является представление о том, что, подобно тому, как попытки устранить физическую боль применением анальгетиков часто оказываются неэффективными или недостаточно эффективными без устранения первопричины боли (воспаления, инфекции, инородного тела, злокачественной опухоли, тромба и т. д.), точно так же и лечение депрессии антидепрессантами может оказаться неэффективным или недостаточно эффективным без устранения первопричины депрессии (первопричины «душевной боли»), без устранения изначально вызвавшего депрессию психосоциального стресса (или в условиях постоянно действующего психосоциального стресса, такого, как неблагоприятные условия проживания, бедность или нищета, отсутствие работы, прессинг на работе, межличностные и семейные конфликты, отсутствие или потеря семьи, друзей и социальной поддержки и т. д.) и без осознания пациентом первопричин депрессии, извлечения уроков и принятия им мер к недопущению повторения подобных ситуаций (например, к недопущению конфликтов в семье или потери работы вследствие плохой и некачественной работы). Таким образом, согласно этой теории, причиной продолжающейся депрессии и одной из возможных причин резистентности к антидепрессантам может являться неустранённая первопричина депрессии, такая, как текущие психосоциальные стрессы, внутренний или внешний (семейный, межличностный, профессиональный) конфликт, неразрешённые жизненные проблемы, неотреагированные психические травмы или «невыученные уроки» (пациент не извлёк уроков из того, чему его должна была научить депрессия). А в некоторых случаях, согласно этой теории, лечение антидепрессантами может быть вредным, даже если оно оказывается симптоматически эффективным, поскольку, устраняя или уменьшая симптомы депрессии и в частности «душевную боль», мешает пациенту и его лечащему врачу осознать наличие проблемы — того или иного неблагополучия в организме, внутреннего или внешнего (семейного, межличностного, профессионального или другого) конфликта или иной причины для депрессии, и мешает приложить усилия для устранения этой проблемы или извлечь уроки и принять меры к недопущению в дальнейшем подобных ситуаций. Здесь ситуация, по мысли авторов этой теории, совершенно аналогична попыткам лечения анальгетиками симптомов «острого живота» или злокачественного заболевания, что в определённых ситуациях, временно снимая боль, может затушевать клиническую картину болезни, замаскировать её истинную причину и привести к задержке с постановкой правильного диагноза, неправильному лечению или опасной для больного потере времени до постановки правильного диагноза и принятия адекватных мер по устранению первопричины боли.

Помимо снижения настроения и снижения способности испытывать радость и удовольствие от жизни (ангедонии), прочие характерные симптомы депрессии включают в себя психомоторную заторможенность или наоборот психомоторное возбуждение (ажитацию), беспокойство, тревогу, нарушение сна и изменение его суточных ритмов, изменение (снижение или повышение) аппетита и массы тела, апатию, снижение энергии, активности, мотивации, снижение либидо (сексуального желания и интереса к сексу), снижение яркости вкусовых, обонятельных, сексуальных и прочих ощущений. Все эти характерные симптомы депрессии являются также и характерными симптомами реакции организма на реальную физическую боль, на реальное повреждение тканей. Более того, сегодня мы знаем, что хроническая боль (любая, будь то частые мигрени, хронические головные боли напряжения, ревматоидный артрит, фибромиалгия или радикулит, не важно) часто сопровождается развитием сопутствующей (вторичной) депрессии. И что, наоборот, депрессия сопровождается повышенной болевой чувствительностью, повышенной реактивностью ноцицептивных (ощущающих боль) и часто — теми или иными психосоматическими болевыми синдромами, такими, как головные боли напряжения, мигрени, фибромиалгия, нехеликобактерные гастриты, труднообъяснимые боли в спине и шее (которые постсоветские врачи любят сваливать на «остеохондроз позвоночника») и т. д. Оказывается, что у депрессивных больных, так же, как и у больных, испытывающих реальную физическую боль, повышена биоэлектрическая активность в тех областях мозга, которые вовлечены в обработку и оценку ощущения настоящей, реальной физической боли, таких, как передняя поясная кора ( anterior cingulate cortex ) и левая доля префронтальной коры ( left prefrontal cortex ). И наоборот, у больных, испытывающих реальную физическую боль, повышена активность тех же эмоциональных центров отрицательных эмоций тревоги, страха, гнева, отчаяния (таких, как амигдала), что и при депрессиях. Это предоставляет нашей коре эволюционно возникший механизм представления абстрактной негативной мысли как реальной физической угрозы телу, как источника реальной физической боли, как истинного физического стрессора, для всего остального мозга и организма в целом.

Теория снижения невыгодной поведенческой активности

Модель снижения невыгодной поведенческой активности указывает, что если биологическое существо, живой организм, в результате осуществления той или иной поведенческой стратегии, подвергается большему потенциальному или реальному риску или несёт больше энергетических затрат, чем возможные ожидаемые потенциальные или реальные выгоды или вознаграждения в случае успеха этой поведенческой стратегии, то эволюционно наилучшей стратегией является воздержаться или отказаться от такого — чрезмерно рискованного или чрезмерно энергозатратного и не оправдываемого потенциальными выгодами — поведения. Эта модель предполагает, что психическая или эмоциональная боль, подобно физической боли, служит полезным адаптивным целям, указывая на эволюционную невыгодность и нецелесообразность того или иного поведения. Согласно этой модели, сильные отрицательные эмоции, испытываемые в случае неудачи той или иной неверной поведенческой стратегии (например, провала на экзамене вследствие выбранной неверной стратегии подготовки к нему, или отторжения, демонстрируемого объектом влечения вследствие неверной стратегии ухаживания), такие, как разочарование, печаль, грусть, скорбь, страх, тревога, раздражение, чувство вины — описываются как «эволюционно полезные приспособления, позволяющие идентифицировать и в дальнейшем избегать тех или иных специфических проблем, порождаемых неверными стратегиями поведения и вызывающих эти отрицательные эмоции, и в результате выработать более правильную и адаптивную стратегию поведения, особенно в социальных ситуациях».

Клиническая депрессия сопровождается характерной ангедонией (снижением или утратой способности испытывать радость и удовольствие от жизни, от тех или иных видов поведенческой активности, ранее приносивших радость и удовольствие, и в частности — снижением или утратой способности испытывать удовольствие от «вознаграждения за риск» в случае успеха той или иной потенциально рискованной провалом поведенческой стратегии, такой, как ухаживание за девушкой, сдача экзаменов или попытка устроиться на работу) и снижением энергии, общим снижением поведенческой активности, апатией. Депрессивные больные менее склонны к принятию рискованных решений и к рискованным моделям поведения (вплоть до того, что могут испытывать отвращение к ним, как, например, отвращение к самой идее устройства на работу, поиска партнёра, учёбы или сдачи экзаменов) и склонны переоценивать, чрезмерно преувеличивать потенциальный риск того или иного поведения, а также потенциальные энергозатраты или ресурсные траты, требуемые на осуществление тех или иных видов поведения («я не могу сделать это, у меня нет сил, нет денег, нет времени»), и одновременно более склонны к недооценке потенциальных выгод и вознаграждений в случае успеха (такого, как получение работы, сдача экзамена или завоевание сердца девушки). В конечном итоге — на основании такого сдвига в оценке соотношения потенциальных рисков и энерготрат, и потенциальных выгод и приобретений, депрессивные больные более склонны к негативной или пессимистичной оценке возможных перспектив того или иного дела. Всё это, согласно данной модели, в определённой степени может быть эволюционно выгодным, как стратегия минимизации текущих потерь и рисков и непринятия на себя ещё больших возможных потерь и рисков. Хотя эта модель описывает депрессию как бывший в своё время эволюционно выгодным и адаптивным ответ на чрезмерные, оцениваемые как неприемлемые, риски и энерготраты, требуемые для осуществления того или иного поведения, или на недостаточность ожидаемых выгод и преимуществ от этого поведения — она вовсе не утверждает, что такое (депрессивное) поведение всегда является эволюционно выгодным и адаптивным для человека сегодня , в современном обществе, или что такое поведение является социально приемлемым или одобряемым в современном обществе. Тем не менее, эта теория указывает, что многие из современных подходов к лечению депрессии пытаются лечить её симптомы, а не её первопричины, и что лежащие в основе депрессии социальные причины также необходимо изучать и попытаться устранить.

Эта теория также постулирует, что в условиях ограниченности доступных ресурсов (таких, как количество еды, территория для проживания, доступные для соития партнёрши противоположного пола и др.), высокой рискованности и чрезмерной энергозатратности агрессивной борьбы за ресурсы (за еду, самку или территорию) эволюционно более выгодной и для вида в целом, и для отдельного организма обычно является стратегия слегка пессимистичной оценки ситуации, небольшой переоценки степени риска и требуемых для завоевания ресурса энергозатрат и небольшой недооценки своих сил и возможностей, а также величины ресурса и выгоды (премии) от обладания им. Также эта теория постулирует, что 100 % точная и верная оценка ситуации (без её небольшой «пессимизации» или, наоборот, небольшой «переоценки» в сторону излишнего оптимизма) практически невозможна в реальных обстоятельствах и эволюционно нецелесообразна, так как потребовала бы слишком много времени (а в обстоятельствах реальной жизни решения нужно принимать быстро) и слишком больших энергозатрат на вычисления и «вычислительных ресурсов процессора» (интеллектуальных ресурсов мозга животного). Так, например, стадо снимается с пастбища и идёт искать новое пастбище не тогда, когда на текущем пастбище полностью закончится еда, а за некоторое время до этого (то есть недооценка величины оставшегося ресурса еды — налицо). Иная стратегия могла бы привести к длительному голоданию животных в пути и, возможно, повышению смертности от голода — то есть была бы эволюционно невыгодной для вида. Таким образом, данная теория постулирует, что большинство (но не все!) из представителей почти любого вида животных, включая и человека, «от природы слегка депрессивны», от природы склонны к небольшому пессимизму, к небольшой пессимизации при оценке любой ситуации, к небольшой переоценке её трудности и неразрешимости и требуемых для её разрешения сил и ресурсов, и к небольшой недооценке собственных сил и возможностей, а также премии от обладания тем или иным ресурсом — то есть обладают своего рода «встроенным пессимизирующим когнитивным фильтром».

Эта теория также указывает, что, благодаря феномену внутривидового биологического разнообразия, определённая часть животных в популяции, по-видимому, обладает слабым (слабее «среднепопуляционного») «встроенным пессимизатором» или даже, наоборот, склонны к небольшому «встроенному оптимизму», к некоторой переоценке собственных сил и возможностей, и недооценке сложности проблем и трудности их решения. По данной теории, именно такие представители и становятся альфа- и бета-самцами, обладателями наибольшего количества ресурсов (пищи, территории, лучших самок и т. д.). А у человека, согласно данной теории, именно такие — более склонные к рискованному поведению, переоценивающие награду и свои силы и возможности и недооценивающие риск, люди предпринимают наиболее рискованные мероприятия, географические экспедиции, совершают научные прорывы и открытия, становятся успешными бизнесменами, приходят к власти и т. п. И наоборот — некоторая часть представителей популяции обладает более сильным («сильнее среднепопуляционного») «встроенным пессимизатором». У животных именно такие представители становятся «омегами», попадают в низ социальной иерархии, поскольку не готовы активно и агрессивно бороться за ресурсы и принимать на себя риск этой борьбы, негативно оценивая свои шансы на успех, собственные силы и возможности и премию за успех и переоценивая риск и возможное наказание за неудачу в борьбе. То же самое и у человека — эти люди в среднем менее склонны к рискованному поведению, страдают заниженной самооценкой, чрезмерно пессимистично оценивают любую жизненную ситуацию, недооценивают собственные силы и возможности и свою способность повлиять на ситуацию, недооценивают величину «премии за риск» и переоценивают риск неудачи и возможное наказание за неудачу. По этой теории, именно такие люди и предрасположены к депрессиям. То есть, по этой модели, депрессивный больной от здорового человека отличается не чем-то принципиальным, а всего лишь более сильным «встроенным пессимизатором», иной, чем у здорового, оценкой возможного риска и премии за риск, более выраженным пессимизмом и большей склонностью экономить силы и ресурсы и отказываться от борьбы за ресурс, блага, социальный статус и т. д.

Постулаты этой теории во многом перекликаются с постулатами когнитивной модели депрессий (на которой основана когнитивная психотерапия депрессивных состояний). Так, когнитивная модель депрессии придаёт большое значение автоматически, непроизвольно возникающим у человека при оценке любой ситуации негативным мыслям (называемым в рамках этой теории «автоматическими негативными мыслями» — automatic negative thoughts , ANT ) и их влиянию на мышление, эмоции, общее самочувствие, телесные ощущения, настроение и поведение человека (когнитивными психотерапевтами постулируется, что наши мысли, то, как мы мыслим, непосредственно влияет на наше самочувствие, на наши телесные функции и ощущения, на наше настроение, испытываемые нами эмоции и на наше поведение, стиль социального взаимодействия и прочее, и что через психотерапевтическое влияние на образ мышления, через устранение устоявшихся неправильных, дезадаптивных, негативных и пессимистических паттернов мышления можно повлиять и на настроение, и на общее самочувствие и телесные ощущения, и на чувства и эмоции, и в конечном итоге на поведение и стиль социального взаимодействия и на жизнь человека в целом, как таковую). При этом когнитивная модель депрессии указывает, что депрессивного больного от большинства здоровых людей отличает не само по себе наличие автоматических негативных мыслей (оно вообще-то является эволюционно-биологической нормой для большинства представителей нашего вида, и оно эволюционно выгодно — см. выше объяснение того, зачем вообще нужен «встроенный пессимизатор» при оценке любой ситуации), а его неспособность бороться и справляться с этими автоматическими негативными мыслями, то, что эти мысли целиком захватывают его сознание, овладевают им и определяют всё его поведение, все его чувства, мысли и эмоции и влияют на его самочувствие и настроение. То есть, когнитивная модель депрессии указывает, что и у здорового человека (у большинства их!) первая возникшая мысль при оценке любой ситуации обычно является негативной (и это нормально, так и должно быть в силу наличия у большинства из нас «встроенного пессимизатора»). Но, в отличие от депрессивного больного, у здорового человека эта первая, автоматически возникшая, негативная мысль не приводит к раскрутке спирали дальнейших негативных мыслей на ту же тему, к преувеличению степени негатива и риска, и тем более не приводит к глобализации и обобщениям на тему «как всё плохо и безнадёжно», к переносу негатива на другие ситуации. Напротив, при дальнейших итерациях мышления здоровый человек, как правило, самостоятельно находит контраргументы к первоначально возникшей негативной мысли, и шаг за шагом, итерация за итерацией, приближается к более адекватной и реалистичной, менее негативистской и пессимистичной оценке ситуации (которая, однако, вовсе не обязана быть на 100 % совпадающей с объективной реальностью — это бы потребовало, как указывалось выше, слишком много времени и вычислительных ресурсов мозга, что неприемлемо в реальных жизненных ситуациях; она всего лишь будет менее пессимистична и более близка к реальности, чем первая возникшая мысль; тем более она не обязана быть оптимистичной и шапкозакидательской — это было бы неверно, неправильно и эволюционно невыгодно для большинства людей и большинства ситуаций). И далее когнитивная модель депрессий постулирует, что задачей когнитивной психотерапии вовсе не является борьба с самими по себе автоматическими негативными мыслями, с самим их возникновением (это настолько же бессмысленно, насколько бессмысленно «мочиться против ветра» — против эволюционно возникшего «встроенного пессимизатора» не попрёшь, он «зашит» в прошивке нашего мозга), а всего лишь борьба с их дальнейшей раскруткой, со спиралью дальнейших негативных мыслей, с тенденциями к обобщению и глобализации негатива, распространения его на другие проблемы и другие аспекты проблемы, к однобокости мышления (когнитивным искажениям, характерным для депрессии), к преувеличению степени негатива и недооценке позитива, с чрезмерным влиянием автоматических негативных мыслей на мышление, поведение и эмоции депрессивного больного, обучение больного справляться с возникающими автоматическими негативными мыслями, анализировать их, находить аргументы за и против (контраргументы), сравнивать их силу и вес, вероятность положительного и негативного исхода ситуации, и в конечном счёте делать то же, что и здоровый человек — шаг за шагом, итерация за итерацией, приближаться к более здравому и реалистичному мышлению. При этом, следует подчеркнуть, вовсе не ставится задача «научиться мыслить позитивно и оптимистично» (это невозможно в силу наличия у большинства из нас «встроенного пессимизатора», и вызовет сопротивление психики, неприятие; нельзя сделать из «природного пессимиста» — «природного оптимиста») — ставится всего лишь задача приближения мышления депрессивного больного к реальности, очистки его от когнитивных искажений, более реалистичной оценки рисков и премий за риск.

Близко связанной с теорией снижения невыгодной поведенческой активности является теория «выученной беспомощности» или, иначе, «приобретённой/наученной беспомощности» ( learned helplessness theory ). Так, у экспериментальных животных утрата контроля, возможности тем или иным образом влиять на свои условия жизни, на её события и обстоятельства, или непредсказуемость обстановки, непредсказуемость воздействия внешних стрессов (утрата способности животного предвидеть или предсказать ближайшие будущие события) приводит к развитию состояния, очень напоминающего клиническую депрессию у человека. Эта модель работает так: если неконтролируемые самим животным (то есть не зависящие от воли и поведения животного), заранее им не предсказуемые (в том смысле, в каком предсказуемым является удар лапой от более сильного самца за посягательство на его еду, или удар током от экспериментатора за то или иное наказуемое действие) и неустранимые никакими его действиями, непрекращающиеся стрессовые обстоятельства длятся достаточно долгое время, то экспериментальное животное (например, крыса или мышь) принимает поведенческую стратегию «выученной беспомощности», в рамках которой животное прекращает пытаться избежать стрессовых воздействий и тратить свою энергию на попытки их избежать, смиряется с неизбежным и в целом снижает всю свою поведенческую активность (как «наказуемую», так и ненаказуемую — ведь стресс именно что хронический и именно что непредсказуемый, то есть животному заранее неизвестно, за какое ранее бывшее ненаказуемым действие наступит наказание в следующий раз), становится вялым и апатичным, и экономит силы и энергию на любых поведенческих актах, теряет интерес к сексу, еде, социальным взаимодействиям. У животных, принявших в результате воздействия хронического непредсказуемого и неустранимого стресса такую модель поведения (модель «выученной беспомощности», развиваются биохимические, нейрофизиологические, эндокринно-гормональные, иммунные и психологически-поведенческие изменения, очень напоминающие изменения, наблюдаемые у человека при клинической депрессии. Однако в тех обстоятельствах, в которых находится это животное — в обстоятельствах, которые оно не в состоянии изменить и на которые оно не в состоянии никак повлиять — эта стратегия поведения является эволюционно выгодной и адаптивной, поскольку экономит силы, энергию, интеллектуальные и физические ресурсы животного на бессмысленных и безнадёжных попытках что-либо изменить, как-либо избежать неминуемого стресса или наказания, а также на попытках предсказать, за что и когда в очередной раз наступит стресс или наказание. Животное, развившее такую модель поведения, ещё достаточно долгое время после устранения стрессовых факторов не будет пытаться бороться с возникающими жизненными проблемами и решать свои жизненные задачи. Даже если устранить воздействие хронического непредсказуемого стресса и поместить животное в более благоприятные и свободные от воздействия стресса новые условия, оно ещё достаточно длительное время будет вести себя «осторожно» и апатично, не принимая на себя никакого кажущегося ему излишним риска и не пытаясь исследовать новую обстановку и расширить территорию уже известного и понятного, в страхе перед возможным наказанием. И даже если редкие и робкие попытки животного бороться или справляться с теми или иными возникающими жизненными проблемами, решить те или иные жизненные задачи в новых условиях окажутся успешными и ненаказуемыми, длительно действующие ментальные (когнитивные) и поведенческие блоки модели «выученной безнадёжности» и постоянно повышенная готовность к стрессу и наказанию ещё долгое время будет препятствовать животному осознать, что обстановка изменилась и что борьба с неблагоприятными обстоятельствами и решение задач теперь снова возможны и имеют смысл, и заново осознать полезность, осмысленность, целесообразность своих усилий и то, что получаемая от них выгода теперь превышает возможный риск наказания или стресса и затраты энергии на их совершение. Вследствие этого любая выработанная таким животным стратегия решения проблем не удерживается у него длительно (ибо не ощущается им как безопасная — ненаказуемая и одновременно полезная и перспективная, выгодная, приводящая к полезному результату), пока животное остаётся в стрессовом и депрессивном состоянии, когнитивно и поведенчески удерживаясь в рамках модели «выученной беспомощности». А для затухания условных рефлексов, выработанных в рамках модели «выученной беспомощности», животному требуется значительное время. С эволюционно-биологической точки зрения, существование модели «выученной беспомощности» как адаптивной стратегии поведения позволяет человеку или животному экономить силы, энергию, физические и интеллектуальные ресурсы на борьбе с внешними обстоятельствами, которые находятся вне зоны их контроля и управления, и на которые человек или животное не в состоянии повлиять или которые не в состоянии заранее предвидеть и предсказать, подготовиться к ним и избежать — такими, как тяжёлая болезнь, внезапная засуха, неурожай и т. д. Однако у современного человека значительно меньше ситуаций, на которые человек действительно никак не в состоянии повлиять (человечество более или менее научилось справляться и с рядом болезней, и с засухой, и с голодом, и с бедностью, старостью, инвалидностью, выработало различные механизмы взаимопомощи, социальной защиты и др.). Поэтому стратегия «выученной беспомощности» в современном обществе гораздо чаще оказывается дезадаптивной по сравнению со стратегией сопротивления обстоятельствам и попыток получить помощь (как у лягушки из басни, сбившей масло и выбравшейся из кувшина, по сравнению с лягушкой, решившей не тратить силы и энергию, сложившей лапки и утонувшей). Именно поэтому депрессия в современном обществе видится как патологическое состояние, а не как простое «смирение с неизбежными обстоятельствами жизни», характерное для «выученной беспомощности». Кроме того, у современного человека, депрессия у которого, как указывалось выше, весьма напоминает «выученную беспомощность» у животных, этот феномен обычно выражается в глобальной утрате мотивации и энергии (не только в отношении тех проблем, которые он не может решить или устранить), в глобальной апатии и в когнитивном искажении «глобализации» (чрезмерного обобщения), благодаря которому те или иные текущие неконтролируемые или неустранимые (во всяком случае, неустранимые быстро и без приложения значительных усилий) самим человеком обстоятельства жизни (например, бедность, отсутствие работы или партнёра) видятся им как глобальные, неустранимые и составляющие всю его жизнь целиком — вся жизнь видится им в чёрном цвете, как череда глобальных неудач и разочарований, в которой ничего хорошего не было, нет и впредь никогда не будет. Перспектива тоже видится мрачной. Положительные воспоминания или положительные аспекты жизни игнорируются, недооцениваются или дисквалифицируются как несущественные, редко вспоминаются и им придаётся мало значения по сравнению с негативными воспоминаниями и негативными аспектами текущей жизни. Это когнитивное искажение, без сомнения, является дезадаптивным, что заставляет предполагать определённое несоответствие (дискордантность) между изначально эволюционно выгодной и адаптивной в определённых обстоятельствах стратегией «выученной беспомощности» и современной манифестацией этого состояния в виде серьёзной клинической депрессии.

Теория сосредоточения на анализе сложных проблем

Эта теория постулирует, что депрессивное состояние, возможно, является эволюционно возникшим адаптационным механизмом, который заставляет страдающего от неё человека сосредоточить всё своё внимание и сконцентрироваться или сфокусироваться на какой-либо сложной и кажущейся неразрешимой или трудноразрешимой проблеме/проблемах (за счёт игнорирования или снижения внимания к другим актуальным проблемам, к другим аспектам жизни, отчего и возникает впечатление «нарушения концентрации внимания и памяти», хотя на самом деле больной очень сосредоточен, но сосредоточен он на своих внутренних переживаниях, погружен в них) или же сконцентрироваться на каких-либо своих промахах, неудачах или провалах с целью проанализировать и решить эти проблемы или проанализировать и понять причины своих провалов и неудач и принять меры к исправлению их последствий и/или к недопущению подобных провалов и неудач в дальнейшем.

Одним из механизмов, которыми депрессивное состояние увеличивает концентрацию внимания страдающего от неё человека на проблемах, провалах и неудачах, является способность депрессии вызывать своеобразную «депрессивную/негативную умственную жвачку», руминацию с сосредоточенным многократным «пережёвыванием» одних и тех же депрессивных или негативных мыслей об этих проблемах, провалах и неудачах. При депрессии возникает повышенная активность левой вентролатеральной префронтальной коры ( left ventrolateral prefrontal cortex , left VMPFC ). Это вызывает и поддерживает концентрацию внимания на проблемах, и поддерживает информацию, связанную с проблемой и её решением, в «активном, рабочем, легко доступном состоянии», которое называется «рабочей памятью» ( working memory , WM ). В результате, как показано многочисленными исследованиями, депрессивные больные склонны к негативной руминации («негативной умственной жвачке»), много размышляют о своих текущих, прошлых и возможных будущих проблемах, пытаются разобраться в них и найти их причины. Согласно этой теории, чувства вины, раскаяния, грусти, печали или скорби и сожаления, тесно связанные с депрессией и часто с особенной интенсивностью испытываемые депрессивными больными именно во время подобных размышлений, подобной «умственной жвачки», также изначально эволюционно полезны и служат той цели, чтобы побудить человека задуматься, отрефлексировать и переосмыслить, проанализировать своё прошлое и прошедшие события (в частности свои провалы и неудачи), переоценить их и свою роль в них и определить, как и почему они произошли, и что могло бы быть сделано для их предотвращения, сделать выводы и постараться в дальнейшем не допускать подобных провалов и неудач.

Как считают многие когнитивные психотерапевты, сама по себе повышенная склонность к руминации («умственной жвачке») — так называемые руминативные тенденции, особенно склонность к негативной руминации, к грустным философским размышлениям, к чрезмерному самоанализу, самокопанию и самообвинению, может повышать вероятность развития у такого человека депрессии, и, таким образом, служить фактором риска предрасположенности к депрессивным состояниям.

Другим изначально адаптивным механизмом, которым депрессия повышает концентрацию внимания страдающего от неё человека на попытках анализа и нахождения решения тех или иных мучающих его проблем, является уменьшение желания и способности человека, испытывающего депрессию, отвлечься от этих мыслей (хотя бы ненадолго), переключиться на что-либо другое или заняться чем-то другим, и развивающееся в результате этого своеобразное «зацикливание» на этих проблемах. Достигается это в рамках депрессии многими разными путями. Так, например, ангедония (снижение способности испытывать радость и удовольствие от жизни), обычно наблюдаемая при депрессивных состояниях, уменьшает желание страдающего от неё человека заниматься теми делами или видами активности, которые способны приносить кратковременное, сиюминутное удовольствие (такими, как просмотр кино, чтение книг, секс, физическая активность, общение с друзьями, поездка на природу, поход в гости, шоппинг и т. п.). Это, теоретически, позволяет страдающему от депрессии человеку сосредоточиться на более долгосрочных, менее сиюминутных целях, не приносящих мгновенного удовольствия, таких, как анализ собственных ошибок, провалов и неудач, переоценка жизненных ценностей и своего места в жизни, извлечение уроков из прошлых ошибок, выводы и принятие мер к тому, чтобы подобные ошибки не повторялись впредь. В дополнение к этому, развивающиеся при депрессии так называемые «психомоторные нарушения», такие, как стремление к одиночеству и уединению, снижение либидо (сексуального влечения и интереса к сексу), снижение аппетита, бессонница и нарушения сна, также в конечном итоге уменьшают воздействие различных факторов, отвлекающих или мешающих сосредоточению и концентрации на анализе проблем и поиске их решения или на анализе прошлых ошибок и неудач и причин их возникновения и поиске способов предотвращения подобных ошибок в будущем.

Так, например, депрессивная бессонница и в частности нарушение засыпания (когда страдающий от депрессии человек не может заснуть, и именно в это время, будучи предоставлен сам себе и не имея других занятий, обычно долго ворочается в постели, думает, анализирует свои проблемы, ошибки и неудачи, винит себя в них, «жуёт депрессивную жвачку») или характерные для депрессий ранние утренние пробуждения (когда страдающий депрессией просыпается на несколько часов раньше необходимого с чувством тревоги, тоски или ужаса, и немедленно по пробуждении, ещё лёжа в постели и опять-таки будучи предоставлен сам себе и не имея других занятий, начинает «жевать депрессивную жвачку», думать о своих проблемах, ошибках и неудачах), по существу, изначально являлась адаптивной, эволюционно полезной реакцией, которая изначально должна была позволить человеку «выкроить удобное время» для сознательного анализа своих проблем, ошибок и неудач, время, когда никто не мешает и нет никаких других дел и занятий, и сделать так, чтобы сон не мешал этим процессам анализа (за счёт нарушения сна, процессов засыпания и поддержания сна, или за счёт снижения потребности во сне).

Аналогичным образом, согласно этой модели, стремление человека, страдающего депрессией, к одиночеству, покою и уединению, снижение общительности, снижение или отсутствие физической активности, снижение аппетита, интереса к сексу и даже запоры — всё служит цели уменьшения воздействия факторов, отвлекающих его от самоанализа и самокопания, от «депрессивной умственной жвачки», от анализа проблем и ошибок и поиска решений. Всё это, по этой теории, служит цели уменьшения отвлекающего воздействия таких факторов, как социальные контакты и взаимодействия, работа, учёба, передвижения в пространстве, «оральная активность» (необходимость принимать пищу) и даже соблюдение личной гигиены и необходимость посещать туалет для осуществления акта дефекации — всё это может отвлекать человека от обработки своих мыслей и поиска решения стоящих перед ним сложных проблем или извлечения уроков из прошлых ошибок. А некоторые интеллектуально сложные задачи могут требовать едва ли не 100 % доступных ресурсов мозга. Депрессия, по этой теории, предоставляет своеобразный уникальный механизм концентрации на решении подобной сложной задачи и временного отстранения от всего остального — от работы, учёбы, социальных взаимодействий, бытовых проблем, секса и даже от необходимости вовремя ложиться спать, принимать пищу, соблюдать личную гигиену и регулярно посещать туалет.

И действительно, известно, что для некоторых великих или творческих людей (в частности, учёных, писателей, музыкантов, государственных деятелей) периодически испытываемая ими депрессия, по их же собственным признаниям, была в действительности источником силы и вдохновения, временем для переосмысления многих вещей, извлечения уроков из прошлых ошибок и принятия важных решений. Без сомнения, такой же механизм может иметь место и у людей менее известных, чьи откровения на эту тему не попали в литературу.

Однако также не вызывает никакого сомнения и то, что в своих крайних, чрезмерных выражениях депрессия — дезадаптивна (явно дезадаптивны, например, длительная бессонница, длительная потеря аппетита, длительная социальная самоизоляция, потеря работы, прекращение учёбы, распад семьи), что во многих случаях депрессия возникает без всякой видимой причины, а не на фоне очевидных провалов и неудач, требующих анализа (т. н. эндогенная депрессия , в противоположность психогенной, реактивной), что во многих случаях выдвигаемые депрессивным больным самообвинения неадекватны и преувеличены относительно степени его реальной виновности в произошедших событиях, и что во многих случаях упорное пережёвывание депрессивным больным одних и тех же негативных мыслей (негативная руминация) не приводит ни к каким положительным выводам, к какому-либо пересмотру ценностей и на самом деле не имеет отношения к поиску решения проблемы, а при психотических депрессиях (депрессиях, сопровождающихся психозом) эти самообвинения могут вообще не иметь никакого отношения к реальности (являться депрессивным бредом самообвинения).

Теория депрессии как нарушения (дизрегуляции) адаптивных защитных механизмов

Согласно этой теории, депрессия, особенно в контексте современного общества и сегодняшних условий жизни, вовсе не обязательно является адаптивной реакцией. Сама по себе способность испытывать боль физическую или боль душевную, а также другие сильные отрицательные эмоции и даже, возможно, способность испытывать «реактивную» большую депрессию как таковую (а не просто и не только способность испытывать плохое настроение или отрицательные эмоции), бесспорно, являются адаптивными защитными механизмами. Однако если эти защитные механизмы «включаются» слишком легко (в ответ на достаточно слабые раздражители, которые «в норме» не вызывают сильную боль, сильные отрицательные эмоции или выраженную депрессию), или реагируют чрезмерно интенсивно (непропорционально силе раздражителя), или чрезмерно долго «остаются включёнными» после исчезновения или устранения раздражителя, или «включаются» сами по себе, в отсутствие раздражителя, то можно говорить о нарушении, дизрегуляции этих защитных механизмов, об их деструктивной и дезадаптивной роли. В подобных случаях изначально эволюционно полезный защитный механизм, такой, как способность испытывать сильные отрицательные эмоции и депрессию, становится дезадаптивен и сам по себе становится частью механизма патогенеза заболевания. Это подобно тому, как способность испытывать боль в ответ на повреждение тканей открывает возможность для существования хронических болевых синдромов и болевого шока, а существование механизмов рвоты и диареи как защитных реакций организма на вторжение инфекционного агента или токсина в ЖКТ открывает возможность для развития острого обезвоживания или, например, привычных рвот и хронических диарейных синдромов (состояний явно дезадаптивных). Депрессия, которая «в малых количествах» также может быть подобного рода защитной, адаптивной реакцией, тоже может подвергаться подобной «дизрегуляции», приводящей к её трансформации в состояние явно патологическое и явно дезадаптивное.

Таким образом, в отличие от других эволюционно-биологических теорий, которые постулируют адаптивность и своего рода «нормальность» депрессивных состояний (во всяком случае, умеренных и ограниченных во времени) с эволюционно-биологической точки зрения, эта теория рассматривает депрессивные состояния как дезадаптивный экстремум некоей защитной функции, которая является нормальной, адаптивной и полезной в малых (меньших или гораздо меньших, не вызывающих клиническую депрессию) количествах, подобно тому, как воспаление является защитной реакцией на повреждение тканей, но аутоиммунные заболевания являются дезадаптивным экстремумом функции воспаления.

Так, в частности, один из вариантов этой теории фокусируется на изучении роли такой личностной черты, как невротизм , в патогенезе депрессий. Как показывает эволюционная психология, небольшое количество невротизма в характере способно увеличивать биологическое соответствие, социальную и биологическую приспособленность обладающего этой чертой человека многими разными механизмами (например, наделяя такого человека повышенной способностью ощущать опасность и предвидеть её). Однако слишком большое количество невротизма в характере может понизить биологическую и социальную приспособленность обладающего этим свойством человека, вызывая у него, например, предрасположенность к невротическим реакциям, тревожным и стрессовым состояниям или к рекуррентным (периодически повторяющимся) депрессиям. По этой теории, давление эволюционного отбора приводит к отбору «оптимального» среднепопуляционного значения параметра «невротизм», и большинство представителей популяции будут иметь значение этого параметра около найденного эволюционным отбором оптимума. Однако благодаря существованию явлений генетической и эпигенетической вариабельности (в частности, явления спонтанных мутаций), увеличивающих биологическое разнообразие в популяции, некоторая часть представителей популяции всегда будет обладать повышенным относительно «среднепопуляционного», индивидуально высоким уровнем невротизма, что может увеличивать их предрасположенность к депрессиям и к стрессовым или тревожным состояниям.

Теория социального ранжирования

Теория социального ранжирования предполагает, что депрессия служит адаптивным механизмом, позволяющим человеку или животному, вовлечённому в долгую, утомительную, тяжёлую и опасную (сопряжённую с агрессией) борьбу за повышение своего социального статуса в группе, за доминирование или за «доступ к кормушке», к противоположному полу или к каким-либо другим значимым ресурсам и благам, и явно проигрывающему эту борьбу в конкуренции с другими представителями своей социальной группы, отступить, признать поражение и смириться с ним, смирившись, таким образом, с понижением или потерей социального статуса в группе, доступа к тем или иным благам, к самке и т. п., и добровольно приняв подчинённую (субмиссивную) роль и более низкий социальный статус. В самом деле, ведь депрессия обычно приводит к развитию апатии, к самоустранению от социальных контактов (в том числе — контактов как раз с теми субъектами, с которыми данный индивид ранее конфликтовал за статус или доступ к ресурсам, что снижает риск продолжения конфликта с ними), к снижению физической активности, к развитию физической слабости и утомляемости, двигательной и речевой заторможенности (что снижает риск вербальной или физической агрессии), к развитию психической анестезии, эмоционального бесчувствия и безразличия (что снижает риск чрезмерно эмоционального реагирования на «статусное оскорбление» со стороны победителя и продолжения конфликта в результате), к снижению аппетита (а значит, и интереса к еде и риска конфликта за еду) и снижению полового влечения (а значит и риска конфликта за доступ к противоположному полу), и нередко к прекращению работы или учёбы (а значит, к устранению потенциальных источников конфликтов на работе или в академической среде, добровольному отказу от продолжения конкуренции за рабочее место или академическую скамью).

Благодаря всем этим механизмам депрессия предотвращает возможность получения этим человеком или животным дополнительных физических и психических травм и повреждений в ходе борьбы за социальный статус, за доминирование или за обладание каким-либо ресурсом, таким, как самка или еда — борьбы, которая всё равно окажется проигранной. Это позволяет ему «добровольно самоустраниться от дальнейшей борьбы» и признать поражение, когда исход борьбы уже очевиден, и тем самым парадоксально повышает его шансы на выживание и передачу генов потомству, ценой понижения статуса. Этот же механизм снижает внутрипопуляционную конкуренцию и агрессию и уменьшает социальное напряжение в группе, снижает общий уровень травматизма и конфликтности (ведь травмы получает обычно не только проигравший в борьбе за статус, но и победитель), что, очевидно, является эволюционно выгодным в масштабах не только отдельного индивида, но и популяции или вида в целом.

Таким образом, согласно этой теории, способность человека или животных к развитию депрессии в ситуации очевидного проигрыша в борьбе за обладание доминантным статусом или доступом к тем или иным ресурсом (к кормушке, к противоположному полу, к тому или иному рабочему месту или должности, к образованию) является эволюционно полезным и адаптивным механизмом, снижающим внутривидовую конкуренцию и агрессию, социальное напряжение, конфликтность и травматизм в популяции, и помогающим поддерживать в популяции социальную иерархию .

Эта теория является частным случаем более общей теории, развившейся из теории психической боли и из теории снижения невыгодной поведенческой активности: теории, постулирующей, что те эмоциональные, поведенческие и когнитивные реакции, которые у современного человека вызывают клиническую депрессию или выглядят как клиническая депрессия, изначально эволюционировали как механизм, позволяющий человеку или животному более адекватно и объективно оценить, является ли та цель , к которой он/оно (человек или животное) стремится (например, как в теории социального ранжирования — цель обладания доминантным статусом, конкретным объектом противоположного пола или конкретным ресурсом), вообще теоретически достижимой, и достижима ли она в обозримые сроки и при имеющихся ресурсах, и являются ли попытки достичь этой цели энергетически выгодными (не потребуют ли они слишком много сил и затрат энергии, которые не окупятся теоретически получаемыми при достижении цели преимуществами и выгодами, и не слишком ли рискованны эти попытки). И если эта цель недостижима или труднодостижима либо её достижение энергетически невыгодно — то сильные отрицательные эмоции («психическая боль»), генерируемые при такого рода размышлениях и сравнениях или при неоднократных неудачных попытках добиться цели с затратой сил и ресурсов (или при отпоре со стороны более сильных конкурентов), мотивируют индивида отказаться от дальнейшей борьбы, от продолжения бесплодных попыток достичь недостижимой или труднодостижимой цели. Это, несомненно, адаптивно.

Согласно этой теории, депрессивный больной отличается от здорового человека не чем-то принципиальным, а всего лишь тем, что он «слишком субмиссивен» и «недостаточно пассионарен», «недостаточно доминантен», не готов преодолевать трудности, слишком легко отказывается от конкурентной борьбы, слишком быстро и легко признаёт своё поражение в такой борьбе, слишком легко смиряется с проигрышем (заранее видя ситуацию на работе, в учёбе, в конкуренции за обладание объектом противоположного пола и т. д. в чёрном цвете и считая проигрыш неизбежным, и потому не прилагает достаточно усилий к тому, чтобы победить или по крайней мере не проиграть в конкуренции с другими), и соответственно слишком легко смиряется с потерей работы, прекращением учёбы и т. д., слишком легко соглашается на понижение социального статуса или лишение доступа к тем или иным ресурсам.

Теория минимизации социального риска

Эта теория во многом подобна теории социального ранжирования, но в большей мере фокусируется на общем социальном одобрении или «принятии» индивида (человека или животного) в группе, а не на результатах прямой конкуренции за статус, доминирование или доступ к ресурсам. Поддержание дружественных и бесконфликтных социальных связей внутри популяции исторически было критически важным для выживания и размножения у многих видов животных. Ещё со времён Плейстоценового периода, наличие таких дружественных связей было весьма важным для организации совместной охоты, совместной добычи пищи и защиты добычи и для совместной защиты от хищников и экологических угроз, таких, как наводнения и пожары.

Согласно этой теории, депрессия является результатом утраты индивидом способности удерживать или привлекать к себе «благосклонное внимание социума», результатом утраты (или изначальной недостаточности) социальной поддержки, дружеских связей, и сигнализирует о нужде индивида в этом самом «благосклонном внимании социума», в социальной поддержке, в новых дружеских связях или в помощи, опеке, защите и покровительстве со стороны старших, более сильных или более доминантных особей, одновременно сигнализируя о субмиссивности индивида по отношению к тем, кто готов или может такую помощь, опеку, защиту и покровительство предоставить (то есть, по отношению к этим самым старшим, более сильным или более доминантным особям). По этой теории, сигнализация субмиссивности и одновременно отчаянной нужды в помощи, защите и покровительстве реализуется через такие связанные с депрессией симптомы, как пониженная самооценка и вера в себя, апатия (а значит, и пониженная готовность вступать в конкуренцию с более сильными и доминантными особями) и повышенная тревожность, мнительность, усиленное предчувствие неясной грозящей опасности, различные страхи, усиление инфантильных, детских черт характера на фоне депрессии, неспособность к самообслуживанию (нередко даже в таких вопросах, как еда, соблюдение режима дня, личной гигиены), а следовательно и потребность во внешней помощи, защите и покровительстве. Такое поведение, теоретически, снижает внутригрупповую конкуренцию и социальное напряжение, и одновременно увеличивает вероятность для страдающего от депрессии выжить в условиях утраты прежних социальных связей и гарантий, потери старых друзей и защитников, и получить ту помощь, защиту и поддержку от более сильных и доминантных особей, к которым он «взывает» своим депрессивным поведением, поскольку он всем своим поведением даёт понять, что, с одной стороны, не претендует на их социальный статус, их кормушку и ресурсы, их самок, а с другой стороны, нуждается в их защите, поддержке и покровительстве. Теоретически такое поведение позволяет индивиду поддерживать социальные связи или установить новые связи, обрести новых друзей и защитников взамен утраченных. Также, возможно, депрессия может служить цели сигнализации другим членам сообщества (и в том числе прежним, покинувшим его, друзьям и защитникам) о том, что данный индивид нуждается в их помощи, и о стремлении индивида восстановить или «реформировать» утраченные социальные связи, в том числе за счёт принятия на себя более ведомой, более пассивной и подчинённой, более субмиссивной роли.

Теория «дорогостоящей» сигнализации искренней нужды во внешней помощи

Одной из причин того, что депрессию принято считать патологическим состоянием, является то, что её ключевые симптомы, такие, как потеря интереса почти ко всем видам активности и занятий, к работе, учёбе и даже к еде и сексу, исключительно «дорогостоящи» для страдающего от неё человека в терминах снижения его социальной и биологической приспособленности и в терминах финансово-экономических, социальных, моральных, юридических (утрата места работы, учёбы, развод с супругом и т. д., вплоть до полной утраты юридической и финансовой независимости в случае получения инвалидности по психическому заболеванию и/или признания недееспособным и помещения под опеку) потерь, которые он может понести в результате депрессии. Однако биологи, психологи и экономисты полагают, что сигналы, имеющие очевидно высокую «внутреннюю цену» для подающего сигнал субъекта (неважно, человека, животного или фирмы, организации, компании, даже государства) — могут служить надёжными сигналами действительной нужды в помощи в ситуациях, когда у партнёров по социальному диалогу (других людей или животных, контрагентов фирмы, партнёров по межгосударственным переговорам и т. п.) имеются сомнения в том, нужно ли помогать данному субъекту, и/или имеются собственные интересы, не совпадающие с интересами субъекта, и в результате этого имеется конфликт интересов (между желанием помочь и собственными интересами, такими, как нежелание тратить время, силы, ресурсы или деньги или опасение, что эти ресурсы и деньги будут употреблены не по назначению).

Согласно этой теории, в случае серьёзного негативного жизненного события, типа такого, которые обычно связывают с развитием реактивной депрессии (например, развод, потеря работы, смерть близкого человека), при наличии у окружения пострадавшего «конфликта интересов» (например, конфликт «ресурсная жадность vs желание помочь») или при изначально плохих, испорченных, не доверительных отношениях пострадавшего с ними, это окружение может не поверить в простые и «дешёвые» («ничего не стоящие» для субъекта в терминах его потерь от такой сигнализации) методы сигнализации нужды во внешней помощи, такие, как слёзы и вообще нормальная реакция утраты и скорби, не переходящая в депрессию. И соответственно они могут не оказать ему помощи, в которой он нуждается, или оказать её в недостаточном объёме. В таком случае пострадавшему ничего не остаётся, как увеличивать частоту и интенсивность сигнализации о нужде в помощи, одновременно увеличивая «цену» издаваемого им сигнала для себя в терминах своих собственных потерь от сигнализации, до тех пор, пока его окружение ему не поверит, видя его состояние, и пока та помощь, в которой он нуждается, не будет ему оказана в достаточном объёме. Безусловно, симптомы депрессии, такие, как утрата интереса практически ко всем видам активности, потеря работы, учёбы или как суицидальная активность (суицидальные или парасуицидальные попытки) и тем более успешный (завершённый) суицид, очень «дорогостоящи» для страдающего от депрессии субъекта, поскольку приносят ему ощутимые потери и значительное снижение социальной и биологической приспособленности. Однако, как утверждает теория «дорогостоящей сигнализации» и «искренней нужды в помощи», истинная цена депрессии, а также приемлемость этой цены различна для людей, находящихся в разных жизненных ситуациях и в разных внутренних состояниях (уже в депрессии или ещё нет), в разной степени нуждающихся во внешней помощи и находящихся изначально в разных отношениях со своим микрооружением (доверительных или нет, конфликтных или нет) и имеющих в разной степени «жадное до ресурсов» или наоборот альтруистичное и готовое помочь микроокружение.

Согласно этой теории, для тех людей, которые вообще не нуждаются или не особенно сильно нуждаются во внешней помощи, которые могут в основном без неё обойтись, «справиться сами», или которые могут получить требуемую помощь и поддержку от окружения, не прибегая к методам «дорогостоящей сигнализации искренности», например, по причине изначально хороших, бесконфликтных и доверительных отношений с окружением, или по причине отсутствия у ближайшего окружения «ресурсной жадности» и значительного конфликта интересов — «цена» депрессии неприемлемо высока, поскольку развитие депрессии угрожает снижением их социальной и биологической приспособленности и угрожает непрерывности потока преимуществ, извлекаемых ими из их текущего уровня приспособленности, таких, как зарплата, доступ к благам и т. д. Поэтому у таких людей депрессия и не развивается. С одной стороны, у них «нет причин» для развития депрессии, а с другой стороны, они подсознательно «не могут себе позволить» страдать депрессией (не имея для этого времени и ресурсов, и/или не желая снижать собственную социальную и биологическую приспособленность, подвергать угрозе свой социальный и профессиональный статус, доступ к благам, непрерывность потока преимуществ от их текущего уровня приспособленности).

Однако для людей, действительно сильно нуждающихся во внешней помощи и/или не способных эту помощь получить без подсознательного использования методов «дорогостоящей сигнализации» (например, в силу испорченных, конфликтных, не доверительных отношений с окружением, или в силу «ресурсной жадности» окружения, наличия у окружения конфликта интересов между желанием помочь и «ресурсной жадностью») — цена депрессии в терминах снижения социальной и биологической приспособленности, в терминах потерь от развития депрессии, может оказаться более низкой и «подсознательно приемлемой», поскольку такой человек в любом случае уже имеет низкую социальную и биологическую приспособленность (например, уже испытывает финансовые трудности, уже потерял место работы или учёбы, друзей, семью, уже развёлся), и, таким образом, не особенно много теряет от развития депрессии, по сравнению как с вышеописанными «более успешными» людьми, так и с получаемыми от внешней помощи выгодами и преимуществами, в том случае, если окружение, увидев его состояние, поверит, что ему действительно плохо и ему действительно нужна помощь, и решит помочь и поможет.

Таким образом, согласно этой теории, только действительно сильно нуждающийся во внешней помощи, и не могущий получить её другим, менее «дорогостоящим» для него самого способом (не способный «достучаться до окружения», с которым конфликт интересов, или у которого нет веры в искреннюю нужду этого человека в помощи, или у которого выражена «ресурсная жадность») человек может «позволить себе» страдать депрессией, несмотря на её, казалось бы, высокую цену в терминах потерь и снижения приспособленности. Согласно этой теории, депрессия выступает в качестве защитного механизма, позволяющего такому человеку привлечь внимание окружения, донести до окружения искреннюю, честную, отчаянную нужду в помощи и, некоторым образом, неявно призвать забыть все конфликты и распри с ним, оставить «ресурсную жадность» и всё-таки помочь.

Так, например, люди, страдающие от серьёзных «ударов судьбы» или утрат, таких, как потеря работы или учёбы, развод, смерть близкого человека, разрыв с любимым человеком, часто нуждаются в помощи и поддержке других. Данная теория позволяет предсказать, что те люди, которые имеют мало конфликтов с окружением (то есть имеют, в целом, изначально дружественное, понимающее и поддерживающее окружение — будь то друзья, семья, близкие или коллеги по работе или учёбе) и/или у которых окружение достаточно отзывчиво, не страдает от «ресурсной жадности» и охотно готово помочь при минимальной сигнализации нужды в том — как правило, не развивают выраженную реактивную депрессию, а развивают нормальную реакцию утраты и скорби ( normal grief reaction ), или, как максимум, развивают субклиническую депрессию (субдепрессию) или лёгкую депрессию. Эти состояния также по сути являются сигналами о том, что человек нуждается в помощи. И для данного окружения они оказываются достаточными сигналами, чтобы оказать требуемую помощь данному человеку. С другой стороны, если такой человек, недавно испытавший серьёзный удар судьбы или серьёзную утрату, имеет мало друзей и социальной поддержки, имеет плохие, конфликтные или недостаточно доверительные отношения с окружением, или находится в неблагоприятном окружении, страдающем известной «душевной чёрствостью», недостаточной чуткостью и отзывчивостью или «ресурсной жадностью» — у него с достаточно большой вероятностью разовьётся выраженная депрессия, которая в этом случае служит сильным и дорогостоящим для самого человека (в терминах его финансовых и прочих потерь от депрессии и в терминах испытываемых им страданий, физических и душевных) сигналом об искренней, серьёзной, отчаянной нужде в помощи — сигналом, обращённым к скептически настроенному, конфликтному, недоверчивому, «чёрствому» или ресурсно жадному окружению, которое в противном случае могло бы не поверить в то, что человек действительно нуждается в помощи, и не оказать её.