Дом графа Фёдора Остерма́на (Главный дом городской усадьбы Ф. А. Остермана — частный дом Мясницкой полицейской части , сер. XVIII в. — 1-я четв. XIX в.). Ценный объект культурного наследия регионального значения . Главный дом городской усадьбы находится на исторической территории Белого города урочища Кулишки . Входит в состав пяти кварталов Достопримечательного места «Хитровка» .

История

Остерманы—Тютчевы

Трёхэтажный каменный дом был построен во второй половине XVIII века в бывшем владении Голицыных . Усадебный дом разделил участок на две части — парадный двор и сад, как это было принято в то время. Торец здания был обращён к алтарям Трёхсвятительского храма . Наиболее вероятным владельцем дома называется Михаил Семёнович Похвиснев — сторонник Екатерины Второй , тайный советник, первый опекун Московского Воспитательного Дома , ближайший друг и помощник И. И. Бецкого в первоначальном устройстве этого учреждения .

В 1777 году вдова М. С. Похвиснева продала усадьбу влиятельному екатерининскому вельможе, графу Фёдору Андреевичу Остерману .

Бездетные супруги Остерманы воспитали Екатерину (дочь брата Анны Васильевны, Льва Васильевича Толстого). В 1798 году она вышла замуж за друга семьи, поручика Ивана Николаевича Тютчева. В 1804 году умирает граф Фёдор Андреевич, и молодое семейство вместе с сыновьями, Николаем и Фёдором , переезжает в Москву.

Здесь прошли первые детские годы будущего поэта, родились его братья, сестра Дарья. В исповедальной книге Трёхсвятителькой церкви сохранилась запись о «бытии у исповеди» и причащении всего семейства Тютчевых .

Остермана Екатерина Львовна почитала как отца, есть даже предположение, что своего сына она назвала в честь Фёдора Андреевича. Единственный живописный портрет графа хранится сегодня в музее-усадьбе Ф. И. Тютчева в Муранове .

15 февраля 1806 года А. В. Остерман завещает Екатерине Львовне это владение:

«Лета тысяча восемьсот шестого, февраля в пятыйнадесять день <…> дарю по смерти моей отставного гвардии корнета Ивана Николаевича Тютчева жене ево, а моей родной племяннице Катерине Львовне и наследникам её в вечное и потомственное владение собственныя благоприобретенныя мною три дома с принадлежащими ко оным землями <…> состоящия Мяснитской части перваго квартала, первыя два под номером пятидесятым, а третей под номером пятьдесят четвёртым со всею имеющеюся во оных домашнею принадлежностию, мебелью, серебром, вещами, платьем, бельем, посудою всякого рода, екипажами, лошадьми и конскими уборами, словом сказать, что ни есть во оных домах <…>» .

23 мая 1809 года скончалась Анна Васильевна и 27 мая Е. Л. Тютчева была введена во владение завещанной усадьбой в М. Трёхсвятительском переулке .

Уголок детства Тютчева был необычайно красив: дом Остермана находился в одном из самых аристократических районов допожарной Москвы. Здесь, в переулках Покровки, с незапамятных времен селились именитые москвичи: кругом утопающие в садах усадьбы, почти над обрывом — церковь Трёх святителей, построенная в XVII веке, и овеянный легендами Ивановский монастырь, правее которого вдали блестели золотом на солнце купола кремлёвских соборов, а над ними гордо возвышалась колокольня Ивана Великого. Впереди за усадьбами на гребне холма красовалась жемчужина московской архитектуры—церковь Успения Богородицы на Покровке. Позади дома раскинулся большой сад с прудом, за ним — сад соседа, а дальше, внизу за Воспитательным домом, виднелась и голубая лента Москвы-реки.
В архивах существует опись этой усадьбы, составленная в 1810 году архитектором Жуковым. Трёхэтажный каменный дом с большим парадным подъездом и балконом стоял в глубине двора. Два белокаменных крыльца «о шести ступенях» по бокам вели прямо на второй этаж. Во дворе три деревянных флигеля, каретный сарай, конюшня с сеновалом и пять деревянных корпусов «разных мер и посредственного виду» с погребами, сараями, амбарами.

В доме, вероятно, была великолепная библиотека, Ф. А. Остерман оставил о себе не только славу чудака, но и любителя наук и искусств. Известно, что он в совершенстве владел латынью. Не в этом ли доме будущий поэт впервые познакомился с классической поэзией, если в тринадцать лет он был уже признанным переводчиком Горация и Виргилия?

В январе 1810 года Е. Л. Тютчева продала дом Франсуа Жозеф д’Изарн Вилльфору, известному позже воспоминаниями о пребывании французов в 1812 году в Москве . Подробная опись владения также сообщает о существующем трёхэтажном кирпичном доме с белокаменным крыльцом и балконом в обширный сад, о пруде, оранжерее и каменных службах .

Мясницкий полицейский дом

Пострадавшую в пожар 1812 года Остермановскую усадьбу д’Изарн продал дворянке Сусанне Григорьевне Калустовой ( 1770 — 1818 ), которая уступила её городским властям для устройства Мясницкой полицейской части .

Полицейские части следили за порядком, боролись с пожарами, в их обязанности входили осмотр мертвых, призрение подкидышей, надзор за трактирами, гостиницами и ресторанами; при частях находились и повивальные бабки .

Над домом Мясницкой части была выстроена деревянная пожарная каланча, которая являлась доминантой, формирующей облик Хитровской площади .

Каждая пожарная часть обслуживала 10 квадратных вёрст территории Москвы. Наблюдение велось с 16 каланчей. В. А. Гиляровский в «Москве и москвичах» рассказал, что Москва была видна с каланчи как на ладони. На каланче под шарами ходил день и ночь часовой. Вдруг облачко дыма, и часовой уже поднимает два шара на коромысле каланчи — знак Тверской части. Городская — один шар, Пятницкая — четыре, Мясницкая — три шара, а остальные — где шар и крест, где два шара и крест — знаки, по которым обыватель узнавал, в какой части города пожар. А то вдруг к одиночному шару, означающему Городскую часть, привешивает с другой стороны коромысла красный флаг: сбор всех частей, пожар угрожающий. Ночью вывешивались вместо шаров фонари: шар — белый фонарь, крест — красный.

Пожарные лошади — воронежские и тамбовские битюги — были гордостью москвичей. Каждая часть получала лошадей одной масти, по ней узнавали, какая часть мчится на пожар. Тверская — все жёлто-пегие, Рогожская — вороно-пегие, Хамовническая — соловые с чёрными хвостами и огромными косматыми чёрными гривами, Сретенская — соловые с белыми хвостами и гривами, Пятницкая — вороные в белых чулках и с лысиной во весь лоб, Городская — белые без отметин, Якиманская — серые в яблоках…, Мясницкая — рыжие , — писал В. А. Гиляровский.

Первый пожарный автомобиль (Даймлер-Лист) появился в Мясницкой пожарной части в 1908 году .

Здесь же, под самой каланчой, находилась квартира доктора части Д. П. Кувшинникова. Дмитрия Петровича изобразил на своей знаменитой картине «Охотники на привале» художник В. Г. Перов .

В образе рассказчика Перов изобразил Д. П. Кувшинникова — известного в Москве врача и большого любителя ружейной охоты. После того, как в 1871 году картина была написана и экспонировалась на первой передвижной выставке, имя Дмитрия Павловича Кувшинникова стало популярным в литературных, художественных и театральных кругах. Его квартира в Малом Трёхсвятительском переулке стала местом, где собирались писатели, художники, артисты. Здесь часто бывали В. Г. Перов, А. П. Чехов, И. И. Левитан.

Одним из друзей Д. П. Кувшинникова был врач и любитель — художник Василий Владимирович Бессонов. В 1869 году Перов написал портрет Бессонова, который потом экспонировался на Всемирной выставке в Париже вместе с полотном «Охотники на привале». Врач В. В. Бессонов и стал прототипом охотника-скептика.

В образе молодого охотника автор картины изобразил 26-летнего Н. М. Нагорнова — друга и коллегу Кувшинникова и Бессонова. В 1872 году Николай Михайлович женился на Варваре Васильевне Толстой, племяннице великого писателя. В начале 90-х годов позапрошлого столетия Нагорнов становится членом Московской городской управы.

Вот кого из своих московских друзей В. Г. Перов запечатлел в образах «Охотников на привале». Это подтверждает в своих воспоминаниях и Анна Николаевна Володичева — дочь Н. М. Нагорнова. В ноябре 1962 года она написала искусствоведу В. Маштафарову, исследовавшему творчество В. Г. Перова и других художников: «Кувшинников Д. П. был одним из ближайших друзей моего отца. Они часто ездили на охоту по птице. У отца была собака, и поэтому собирались у нас: Дмитрий Павлович, Николай Михайлович и доктор Бессонов В. В. Они изображены Петровым („Охотники на привале“). Кувшинников Д. П. рассказывает, отец и Бессонов слушают. Отец — внимательно, а Бессонов — с недоверием…». Этот отрывок из воспоминаний взят из публикаций в альманахе «Охотничьи просторы» за 1963 год .

В августе 1886 года братья Чеховы привели сюда Левитана, который нашёл в супругах Кувшинниковых «горячих поклонников и ревностных друзей» .

Софья Петровна Кувшинникова (урождённая Сафонова, 1847 — 1907 ), помогала Исааку Левитану . И была его ученицей. Их отношения были сложными, яркими и описаны во множестве мемуаров .

Исааку Ильичу, обожавшему музыку, особенно полюбились часы, когда Кувшинникова играла на фортепиано; иногда он писал картины при таком музыкальном сопровождении. А она… Несмотря на разницу в возрасте и положении (Левитану в то время было двадцать восемь), Софья Петровна открыто бросала вызов всему обществу, связывая себя с художником. Вместе с тем даже недоброжелатели отмечали, что смелость и резкость суждений уживались в этой женщине со старомодной изысканностью манер, простотой и естественностью в обращении с людьми, готовностью быть чем-нибудь полезной, о ком-то заботиться. Деятельная и энергичная, она окружила художника любовью и заботой. «В Кувшинниковой имелось много такого, что могло нравиться и увлекать, — считала О. Л. Книппер-Чехова . — Можно вполне понять, почему увлекся ею Левитан».

«Знаешь, в твоих пейзажах появилась улыбка!» — говорил Чехов Левитану, привезшему много картин и этюдов, написанных на Волге. И не удивительно — это было самое счастливое время в жизни Левитана. Он любит и любим, окружен заботой. Чувствует поддержку в творческих начинаниях…" — пишет искусствовед Н. М. Яновский-Максимов в своей книге о великих русских живописцах «Сквозь магический кристалл…» .

Поначалу отношения между Софьей Петровной и Антоном Павловичем складывались самые дружеские. Правда, Чехов относился к Софье Петровне несколько насмешливо, называя её «Сафо». Они часто встречались. А 21 апреля 1890 года Чехова, уезжавшего на Сахалин , до Троице-Сергиевой лавры провожали его, надо полагать, лучшие друзья — Левитан и Кувшинникова.

Но уже тогда отношения между ними изменились, повеяло явным холодком. Не об этом ли говорит надпись, которую Антон Павлович сделал на отдельном издании повести «Дуэль»: «Софье Петровне Кувшинниковой от опального, но неизменно преданного автора» .

Поводом для разрыва послужил скандал.

Кувшинников, Софья Петровна и Левитан стали прототипами известного рассказа А. П. Чехова « Попрыгунья ». Рассказ воспринялся совершенно справедливо, как пасквиль или ревнивая месть, и бурно обсуждался в обществе .

Софья Петровна была очень даровита. Из кусков и лоскутков дешевой материи она шила себе прекрасные костюмы. Она умела придать красоту любому жилью, самому захудалому и унылому, простой сарай преображая в кокетливый будуар. Четыре небольшие комнаты своей квартиры с необыкновенно высокими, как в нежилом помещении, потолками, Софья Петровна убрала по своему вкусу. Искусной женщине недоставало средств, но она не унывала и так ловко изворачивалась с самыми скромными деньгами, что украшенное ею гнездо Кувшинниковых казалось роскошно меблированным.

В комнате мужа ничего не было, кроме кровати, крохотного стола и стула да трёх голубеньких кувшинчиков с бессмертниками на подоконниках. В столовой царил «русский стиль» — взамен стульев и кресел стояли деревянные лавки, буфетик был расписной, с фантастическими голубыми и розовыми цветочками на створках, на стенах висели полотенца, вышитые красными петухами. Для гостиной Софья Петровна отвела самую просторную комнату с турецкими диванами, а рыбацкие сети, заменявшие занавески, выкрасила в какой-то нестерпимо яркий золотистый цвет. И все это было оригинально, подходило к общему устройству квартиры художницы. Свои апартаменты хозяйка устроила с антресолями. В них вела витая лесенка. На антресолях была спальня и жил ручной журавль. Он признавал только одну хозяйку, по слову которой плясал, взмахивал крыльями, наскакивая на запоздавшего гостя, ложился на пол, притворяясь мертвым и долго оставаясь неподвижным. Журавль враждовал с двумя сестрами Дмитрия Павловича и с ним самим. Капризному баловню Софьи Петровны покорно во всем уступали собаки, как и сам доктор безмолвно подчинялся воле затейливой своей жены.

Внизу, под спальней, Софья Петровна раскинула причудливый персидский шатер. Сюда в тесный уют и тепло уединялись влюблённые, ревнивцы, усталые от многолюдного общества гостиной, желающие отдохнуть в одиночестве.

Софья Петровна была чудесно сложена. С фигурой Афродиты, темноглазая, смуглая мулатка, она привлекала общее внимание неповторимой своей оригинальностью. Цветы, написанные Кувшинниковой, покупал Третьяков, её игрой на фортепьяно заслушивались общепризнанные московские пианисты-виртуозы. Софья Петровна любила охоту не меньше, чем искусство, и, подолгу пропадая в подмосковных лесах, одна, одетая по-мужски, возвращалась с полным ягдташем. Софья Петровна говорила, повелевая, словно имела над своими собеседниками такую же неограниченную власть, как над мужем, избалованная его терпением, молчаливостью, большим сердцем и глубокой затаённой нежностью. Кувшииникова была горда и смела, презирая всякие сплетни о себе .

В гостях у Кувшинниковых, в салоне у Софьи Петровны, бывали выдающиеся деятели того времени:

В скромной казенной квартире, находящейся под самой каланчой одной из московских пожарных команд, она устроила литературный и художественный салон, довольно популярный в Москве в 1880 — 1890 годах . Сюда по вечерам съезжались очень интересные люди. Часто бывали А. П. Чехов и его брат Михаил Павлович, писатели Е. П. Гославский, С. С. Голоушев (С. Глаголь) , Т. Л. Щепкина-Куперник , артисты М. Н. Ермолова , А. П. Ленский , Л. Н. Ленская, А. И. Сумбатов-Южин , Е. Д. Турчанинова , К. С. Лощинский (Шиловский), Л. Д. Донской, композитор Ю. С. Сахновский. Из художников — А. С. Степанов, Н. В. Досекин , Ф. И. Рерберг , А. Л. Ржевская, Д. А. Щербиновский, М. О. Микешин … Живописец А. А. Волков вспоминал, что «когда приезжал в Москву И. Е. Репин , то непременно посещал салон Кувшинниковой» .

Московскія вѣсти писали 3 сентября 1907 года : Вчера похоронили художницу С. П. Кувшинникову. Покойная была чрезвычайно богато одаренная натура, и в течение долгого периода времени вокруг неё собиралось огромное общество, состоявшее из художников, артистов, литераторов, певцов, — вообще деятелей всякого рода художественного творчества. <…>
Покойная скончалась лет 50-ти. Смерть её явилась неожиданностью для окружающих: покойная гостила у своих знакомых в имении по моск.-каз. жел. д. и там заболел а дизентерией, отчего и умерла. Отпевание и погребение совершено в Скорбященском монастыре. На гроб возложено много венков.

В 1908 — 1909 годах в Мясницком полицейском доме находились под стражей юные Владимир Маяковский , Илья Эренбург и позже оставили об этом свои воспоминания:

Маяковский о своих приключениях в 15-летнем возрасте:

ТРЕТИЙ АРЕСТ

Живущие у нас (Коридзе (нелегальн. Морчадзе), Герулайтис и др.) ведут подкоп под Таганку. Освобождать женщин-каторжан. Удалось устроить побег из Новинской тюрьмы. Меня забрали. Сидеть не хотел. Скандалил. Переводили из части в часть — Басманная, Мещанская, Мясницкая и т. д.— и наконец — Бутырки. Одиночка N% 103 .

Сохранились и документальные свидетельства:

В Мясницком полицейском доме Маяковский встретил Вегера , который также был арестован по делу о побеге политкаторжанок. «Вскоре после того как Маяковский попал в тюрьму, его выбрали старостой тюрьмы, — рассказывал в своих воспоминаниях Вегер. — О его кандидатуре сначала была договоренность среди немногих. В тюрьме сидели не только большевики. Большевики должны были поставить старостой своего надежного товарища. Кандидатура Маяковского была одобрена мной, как членом МК».

16 июля Маяковский подал в Московское охранное отделение следующее прошение: «В Московское охранное отделение Содержащегося при Мясницком полиц<ейском> доме Владимира Владимировича Маяковского Прошение Ввиду того, что мне необходимо продолжать начатые занятия, покорнейше прошу вас разрешить мне пропуск необходимых для рисования принадлежностей. Владимир Владимирович Маяковский 16 июля 1909 года» В конце документа справка Мясницкого полицейского дома: «Маяковский содержится по постановлению московского градоначальника от 1 июля 1909 г., № 432»

В ответ на это прошение 27 июля Охранное отделение сообщало: «Секретно. Смотрителю Мясницкого полицейского дома Вследствие прошения содержащегося во вверенном вам полицейском доме Владимира Владимирова Маяковского, Отделение уведомляет ваше высокоблагородие, что к пользованию Маяковским рисовальными принадлежностями препятствий со стороны отделения не встречается. За начальника отделения ротмистр Озеровский ».

«Он сумел добиться разрешения, — вспоминает Вегер, — заходить в мою камеру под тем предлогом, что он художник. Он рисовал карандашом, писал акварелью. Сохранился мой акварельный портрет, написанный тогда Маяковским в моей камере. Он и тогда уже неплохо владел рисунком. Когда Маяковский писал меня в моей камере, то ставился табурет, на этот табурет я садился на значительном расстоянии от стены, он отходил к двери; ему хотелось, чтобы за спиной натуры получался отчётливо фон решетки. Рисунок сделан итальянским карандашом и потом разделан акварелью».

26 июля выносится постановление о продлении срока ареста: «1909 года, июля 26 дня, я, отдельного корпуса жандармов ротмистр Озеровский, ввиду полученного уведомления директора Департамента полиции, изложенного в телеграмме от 25 сего июля за № 1842, на имя московского градоначальника, о том, что его высокопревосходительство министр внутренних дел, на основании примечания к ст<атье> Положения о государственной охране, разрешил продлить срок содержания под стражей находящемуся под арестом в Мясницком полицейском доме Владимиру Владимирову Маяковскому, впредь до разрешения вопроса о высылке его постановил: объявить об изложенном вышепоименованному Маяковскому под его собственноручную расписку на настоящем постановлении. Ротмистр Озеровский»''

Эренбург о себе, 17-летнем:

За полгода я успел ознакомиться с различными тюрьмами: Мясницкой полицейской частью, Сущевской, Басманной, наконец, с Бутырками. Повсюду были свои нравы. <…>

Меня отвезли в Мясницкую часть. Режим там был сносный. В крохотных камерах стояло по две койки. Некоторые надзиратели были добродушными, позволяли походить по коридору, другие ругались. Помню одного — когда я просил выпустить меня в отхожее место, он неизменна отвечал: «Ничего, подождешь…» Смотритель был человеком малограмотным; когда заключённым приносили книги для передачи, он сердился — не мог отличить, какие из них крамольные.

В Государственном архиве я увидел его донесение, он сообщал в охранку, что отобрал принесенные мне книги — альманах «Земля» и сочиненияИбсена. Один раз он вышел из себя: «Черт знает что! Книгу для вас принесли про кнут. Не полагается! Не получите!» (Как я потом узнал, книга, его испугавшая, была романом Кнута Гамсуна.)

В Мясницкой части сидел большевик В. Радус-Зенькович ; мне он казался ветераном — ему было тридцать лет; сидел он не впервые, побывал в эмиграции. Моим соседом был тоже «старик» — человек с проседью. Разговаривая с ним, я старался не выдать, что мне семнадцать лет. Однажды начальник принес мне литературный альманах; я его дал соседу, который час спустя сказал: «А здесь для вас письмо». Под некоторыми буквами стояли едва заметные точки: книгу передала Ася. Я покраснел от счастья и от позора; в течение нескольких дней я боялся поглядеть соседу в глаза — чувства мне казались недопустимой слабостью.

Гуляли мы в крохотном дворике, среди огромных сугробов. Потом неожиданно снег посерел, стал оседать — близилась весна.

Иногда нас водили в баню, это были чудесные дни. Вели нас по мостовой; прохожие глядели на преступников — кто с удивлением, кто с жалостью. Одна старушка перекрестилась и сунула мне пятачок: я шёл крайним. В бане мы долго мылись, парились и чувствовали себя как на воле.

Наружную охрану несли солдаты жандармского корпуса; они заговаривали с нами, говорили, что они нас уважают — мы ведь не воры, а «политики». Некоторые соглашались передавать письма на волю. Тридцатого марта я послал письмо Асе.<…>

Мое письмо было найдено у Аси при обыске и приобщено к делу.<…> После того как у Аси нашли это письмо, меня перевели из Мясницкой части в Сущевскую .

По свидетельству В. М. Молотова , в Мясницкой части отсидел и известный революционер Ломов , будущий первый Нарком юстиции.

В 1925 году пожарную каланчу предполагали оставить на доме «как памятник уходящего быта» .

Галерея

• 
  План владения С. Г. Калустовой (б. Остермана). 1816 .
• 
  Здание Мясницкой полицейской части.
  Конец XIX века .
• 
  Вид Мясницкой каланчи в 1899 году .

Литература

• Церковная археология Москвы. Храмы и приходы Ивановской горки и Кулишек. — Под общ. ред. д-ра искусствоведения А. Л. Баталова — М., 2006 . С. 136—154. — ISBN 5-91150-014-0 .

Примечания