Дело Сухово-Кобылина — дело об убийстве парижской модистки и московской купчихи Луизы Симон-Деманш ( фр. Louise Simon-Dimanche ) 7 ноября 1850 года, одним из фигурантов которого был драматург Александр Васильевич Сухово-Кобылин . Расследование длилось с 1850 по 1857 год. За эти годы Сухово-Кобылин дважды подвергался аресту; во время пребывания на гауптвахте он завершил работу над своей первой пьесой « Свадьба Кречинского ». В число подозреваемых входили и слуги Симон-Деманш. Следствие также интересовалось представительницей высшего московского света Надеждой Ивановной Нарышкиной , которая после вызова на допрос покинула Россию и уехала во Францию.

Дело, расследованием и изучением которого занимались московский обер-полицмейстер Иван Дмитриевич Лужин , генерал-губернатор Москвы Арсений Андреевич Закревский , министр юстиции Российской империи Виктор Никитич Панин , члены Правительствующего сената и Государственного совета , завершилось оправданием как Сухово-Кобылина, так и крепостных крестьян. Приговор, вынесенный Государственным советом, так и не дал ответа на вопрос о том, кто убил Луизу Симон-Деманш. Процесс вызвал большой общественный резонанс и наложил отпечаток на творчество драматурга.

Гибель Луизы Симон-Деманш

Луиза Симон-Деманш, прибывшая в Россию из Франции в 1842 году, проживала в пятикомнатной квартире, расположенной в доме графа Гудовича на углу Тверской улицы (после перемещения здание находится в Брюсовом переулке , 21 ), которую для неё арендовал Сухово-Кобылин . Вечером 7 ноября 1850 года она вышла на улицу и домой не вернулась. На следующее утро Александр Васильевич, не застав её в снимаемой квартире, попытался организовать частные поиски: отправил курьера к даме, знавшей Луизу, посетил знакомых, у которых она могла появиться . Слуги утверждали, что барин «никогда прежде не был так встревожен об отлучке Деманш» . Днём 9 ноября Сухово-Кобылин прибыл на заседание Купеческого собрания , нашёл там московского обер-полицмейстера Ивана Лужина и сообщил ему о своей тревоге за судьбу Луизы. Тот отдал распоряжение об опросе извозчиков, однако ни один из них не смог вспомнить пассажирку «в меховом салопе и шляпе» .

В тот же день казак Андрей Петряков обнаружил неподалёку от Ваганьковского кладбища лежащее в сугробе тело женщины лет тридцати пяти . Согласно полицейскому протоколу, погибшая была среднего роста, в клетчатом зелёном платье, шёлковых белых чулках и чёрных бархатных полусапожках. В ушах — золотые серьги с бриллиантами, на руках — кольца. Русые волосы, заплетённые в косу, были скреплены «черепаховой гребёнкою без одного зубца». В кармане убитой лежала связка «нутренных ключей разной величины». Столь же подробным был и доклад доктора Тихомирова, установившего при осмотре, что «кругом горла на передней части шеи находится поперечная, с рваными расшедшимися краями рана, длиною около трёх вершков» . Возле тела сохранился санный след; судя по отпечаткам конских копыт, экипаж сначала свернул в сторону от дороги, а затем направился к Москве .

Вскоре обер-полицмейстер Лужин получил документ о том, что вызванные на опознание крепостные крестьяне Сухово-Кобылина — Галактион Козьмин и Игнат Макаров — узнали в погибшей «иностранку Луизу Ивановну, живущую в доме Гудовича» . Лужин, объявив о начале следствия об убийстве Симон-Деманш, обратил особое внимание включённых в комиссию лиц на поведение отставного титулярного советника Сухово-Кобылина, который в частном разговоре верно указал направление поисков пропавшей женщины, а также «многократно изъявлял опасения, не убита ли она» .

Фигуранты

Александр Сухово-Кобылин

Сухово-Кобылин считался человеком с «противоречивым умом». Жёсткость «европеизированного феодала » сочеталась в нём с желанием идти в ногу со временем; при решении хозяйственных вопросов в своих имениях он охотно использовал все возможности прогресса, сохраняя в то же время «идеализированное представление о патриархальных отношениях» . Он был хорошо образован, имел успех у дам, слыл заядлым игроком; при этом, по словам его соседа Александра Михайловича Рембелинского, в высшем обществе Александр Васильевич, всегда державшийся независимо, не пользовался большой симпатией . Сестра Сухово-Кобылина, писательница Евгения Тур , рассказывала о нём как о человеке горячем и неудержимом: он не щадил проштрафившихся слуг и был способен за обедом разбить посуду «из-за не понравившегося ему блюда» . Писатель Евгений Феоктистов в своих воспоминаниях характеризовал Сухово-Кобылина как безжалостного и холодного помещика:

Этот господин, превосходно говоривший по-французски, усвоивший себе джентльменские манеры, был, в сущности, по своим инстинктам жестоким дикарём, не останавливающимся ни перед какими злоупотреблениями крепостного права. Дворня его трепетала… Александр Кобылин мог похвастаться целым рядом любовных похождений, но они же его и погубили .

С Луизой Симон-Деманш Александр Васильевич познакомился в 1841 году в Париже. Согласно версии публициста Власа Дорошевича , написавшего очерк « », их встреча произошла за столиком ресторана. Когда молодая женщина сообщила, что не может найти себе дело по душе, Сухово-Кобылин предложил ей переехать в Россию и дал на путевые расходы тысячу франков . Осенью 1842 года парижская модистка прибыла сначала в Петербург, затем в Москву. Сухово-Кобылин снял для неё квартиру на Тверской улице, где в распоряжении Симон-Деманш оказался весь первый этаж. У неё были слуги из числа крепостных крестьян Александра Васильевича; он же выделил Луизе средства на открытие виноторгового и бакалейного магазинов . В 1849 году, судя по показаниям Сухово-Кобылина, «московская купчиха Луиза Ивановна» была вынуждена отойти от дел «по скудости торговли»; с этого времени она находилась на его полном содержании . По словам литературоведа Станислава Рассадина , прежняя идиллия, несмотря на частые совместные обеды, постепенно исчезала . В 1850 году в жизни Сухово-Кобылина появилась Надежда Ивановна Нарышкина .

Надежда Нарышкина

Надежда Ивановна Нарышкина (урождённая баронесса Кнорринг ) на момент знакомства с Сухово-Кобылиным была замужем за Александром Григорьевичем Нарышкиным . Светская львица, не знавшая недостатка в ухажёрах, она, по воспоминаниям современников, в высших московских кругах не считалась красавицей: её описывали как женщину «небольшого роста, рыжеватую, с неправильными чертами». В то же время Нарышкина обладала «какою-то своеобразною грацией», умела вести разговор и держалась очень уверенно . Видя, как тяжело Сухово-Кобылин переживал смерть Луизы, Надежда Ивановна взяла на себя часть ритуальных забот во время подготовки к похоронам Симон-Деманш . Очевидцы рассказывали, что её поддержка была весомой:

С того дня, как огласилось убийство, она почти не покидала Кобылина, находилась постоянно в обществе его родных и отважно махнула рукой на то, что станут рядить. Она самозабвенно погрузилась в его горе, выражавшееся открыто и сильно .

Нарышкина оказалась в поле зрения следствия по двум причинам: молва связывала её имя с убийством, а слуги дали показания о том, что Луиза относилась к сопернице с ревностью . Евгений Феоктистов рассказывал, что в те дни «Нарышкина сделалась притчей во языцех, ужасные минуты переживал её муж» . Лев Толстой в письме, отправленном своей родственнице Татьяне Ергольской, сообщал о шумной истории, переполошившей Москву: «При аресте Кобылина нашли письма Нарышкиной с упрёками ему, что он её бросил, и с угрозами по адресу г-жи Симон… Предполагают, что убийцы были направлены Нарышкиною» .

Во время допроса, разрешение на который дал глава следственной комиссии генерал-губернатор Москвы Арсений Андреевич Закревский , Надежда Ивановна сообщила, что никогда не встречалась с Симон-Деманш . В декабре 1850 года Нарышкина получила «Свидетельство на выезд за границу» и уехала в Париж, где в июне 1851 года родила девочку. Дочь, отцом которой был Сухово-Кобылин, назвали Луизой. Будучи признанной отцом и его единственной наследницей, Луиза Сухово-Кобылина после его смерти получила имение Кобылинку, дом на юге Франции и право на издание всех произведений. Она ушла из жизни в 1930-х годах .

Слуги Симон-Деманш

В число подозреваемых вошли также слуги Луизы Симон-Деманш. Это были «дворовые люди» Сухово-Кобылина, направленные им в Брюсов переулок для ведения домашних и хозяйственных работ: 20-летний повар Ефим Егоров, обучавшийся на одной из лучших петербургских кухонь , 18-летний кучер Галактион Козьмин, а также горничные — 27-летняя Аграфена Кашкина и 50-летняя Пелагея Алексеева (она скончалась в 1853 году в тюрьме, не дождавшись приговора) . Все четверо были арестованы в ночь после обнаружения тела Луизы . Обер-прокурор Сената Кастор Никифорович Лебедев , который по просьбе министра юстиции занимался изучением материалов дела, впоследствии писал:

Грустно видеть этого даровитого Сухово-Кобылина, поглощённого интригами, и этих крепостных, отданных господином в рабство своей французской любовнице .

Первый этап расследования (1850—1853)

Показания Сухово-Кобылина. Обыски

Первое распоряжение, сделанное Арсением Андреевичем Закревским в рамках дела об убийстве Луизы Симон-Деманш, касалось Александра Васильевича: генерал-губернатор приказал установить за ним «надзор тайной полиции» . Сам Сухово-Кобылин во время всех допросов повторял, что их последняя с Симон-Деманш встреча произошла 6 ноября в доме Гудовича. В день исчезновения Луизы, 7 ноября, он находился «в кругу семейства», а вечер провёл «в доме Губернского Секретаря Александра Нарышкина», в присутствии не менее пятнадцати свидетелей . По словам Александра Васильевича, домой он вернулся поздно, во втором часу ночи; подтвердить момент возвращения мог камердинер , который помогал барину приготовиться ко сну . Во флигеле Сухово-Кобылин обнаружил записку, принесённую Симон-Деманш в его отсутствие: Луиза напоминала, что ей нужны деньги на текущие расходы, и изъявляла желание встретиться. В девятом часу утра он отправился в дом Гудовича .

В течение нескольких следующих дней — с 12 по 16 ноября — во флигеле особняка на Страстном бульваре , 9, где временно проживал Сухово-Кобылин, были проведены три обыска. Во время первого были обнаружены два кровавых пятна, показавшихся приставам Хотинскому и Редькину подозрительными. В протоколе они указали, что одно из них — «продолговатое на вершок длины в виде распустившейся капли, другое — величиной с пятикопеечную монету, разбрызганное». Кроме того, размытые следы крови были замечены «в сенях около кладовой» и на крыльце. При повторных обысках следователей интересовали документы и письма Александра Васильевича . Ознакомившись с рапортами и протоколами, московский генерал-губернатор подписал постановление об аресте Сухово-Кобылина:

Сообразив ответы, отобранные с отставного титулярного советника Сухово-Кобылина, с ответами камердинера его, кучера, дворника и сторожа и найдя разногласие, а равно приняв в соображение кровавые пятна… — отставного титулярного советника Александра Васильевича Сухово-Кобылина арестовать .

Арест Сухово-Кобылина

О своём пребывании под арестом Сухово-Кобылин рассказал в письме, адресованном Николаю I (датировано июнем 1851 года). По словам Александра Васильевича, вначале он был «заперт в секретный чулан Тверского частного дома», где находился вместе «с ворами, пьяною чернью и безнравственными женщинами». Затем человек «в партикулярном платье» вывел его из тюрьмы и велел сесть в закрытый экипаж; после двухчасовых перемещений по Москве отставной титулярный советник был отправлен в одиночную «секретную» камеру. Там Сухово-Кобылин провёл трое суток. За это время арестованного ни разу не вызвали на допрос и держали в полном неведении относительно судьбы его близких . Позже в записях дневникового характера Александр Васильевич признался себе, что тюрьма резко повлияла на его жизненный настрой:

Жизнь начинаю постигать иначе. Труд, труд и труд. Возобновляющий освежающий труд. Среди природы под утренним дыханием… Моё заключение жестокое, потому что безвинное — ведёт меня на другой путь и потому благодатное .

В те дни в «секретной комнате» держали не только Сухово-Кобылина: 17 ноября решено было отделить повара Луизы Симон-Деманш Ефима Егорова от остальных слуг, находившихся в общей камере. В постановлении следственной комиссии указывалось, что Егоров во время допросов давал сбивчивые ответы, выглядел растерянным и демонстрировал «нерешительность высказать нечто тяготящее его совесть». Для того чтобы повар имел возможность побыть наедине с собой, он был переведён в Серпуховскую частную тюрьму и помещён в одиночную камеру .

Признание слуг

Вечером 20 ноября, после допросов, проведённых приставом Стерлиговым, Ефим Егоров признался в убийстве Луизы Симон-Деманш. По его словам, 7 ноября он пришёл в дом Гудовича, чтобы узнать, каким будет меню на следующий день. Хозяйки в квартире не оказалось, и, ожидая её, повар вместе с другими слугами сидел на кухне. Те жаловались, что «Луиза Ивановна» в последнее время стала слишком придирчивой. Егоров, наслушавшись этих разговоров, решил убить Симон-Деманш; в сообщники он взял молодого кучера Галактиона Козьмина. Ночью они проникли в спальню госпожи, задушили её подушкой и нанесли несколько ударов чугунным утюгом. Затем горничные облачили бездыханную Луизу в платье . Уложив тело в сани, Егоров и Козьмин выехали за Пресненскую заставу и выбросили его в придорожный сугроб. Ефим, «опасаясь, чтобы она не ожила на погибель нашу», нанёс мёртвой женщине ещё и ножевой удар по горлу. Вернувшись на Тверскую, повар и кучер увидели, что горничные Аграфена Кашкина и Пелагея Алексеева уже сделали в квартире уборку. Убедившись, что следов преступления в спальне нет, Егоров и Козьмин отправились в трактир, расположенный на Моховой , и просидели там за чаем и водкой почти до утра. Своё признание Ефим завершил словами:

Убил её потому, что она была злая и капризная женщина; много пострадало по её наговорам людей, в том числе сестра моя Василиса Егорова, которую отдали за мужика замуж .

Трое других слуг в целом подтвердили рассказ Егорова и даже добавили в его признание новых деталей: так, Козьмин рассказал, что в какой-то момент утюг выпал у него из рук, а горничные сообщили, что изначально пытались остановить Ефима и не допустить преступления . Прояснился вопрос и с кровавыми пятнами, обнаруженными во флигеле: согласно показаниям повара, накануне он использовал это помещение для забоя птицы — кур и цыплят . Два дня спустя, 22 ноября, Сухово-Кобылина, находившегося в одиночной камере, ознакомили с постановлением об освобождении; при этом ему было запрещено покидать пределы Москвы .

Отречение от показаний

Первой инстанцией, рассматривавшей дело об убийстве Луизы Симон-Деманш, стал Московский надворный суд , вынесший 13 сентября 1851 года приговор, по которому Егорова и Козьмина надлежало отправить на каторжные работы на 20 и 15 лет соответственно. Ссылка ожидала и горничных. Третий пункт приговора гласил: «Сухово-Кобылина, ни в чём по сему делу невиновного, к суду не привлекать» . Ровно через два месяца, 13 ноября, Ефим Егоров и остальные слуги отказались от прежних показаний. Так, повар Луизы Симон-Деманш рассказал, что частный пристав Стерлигов во время допросов подвергал его истязаниям: закручивал руки, подвешивал на крюк, держал в камере без еды и питья, избивал. По словам Егорова, Стерлигов показал ему письмо от Сухово-Кобылина, в котором за дачу признательных показаний Ефиму были обещаны «1500 руб. сер., свобода родственникам и ходатайство об облегчении участи» .

Точно так же изменилась хронология событий, происшедших 7 ноября 1850 года, и в изложении других крепостных крестьян Сухово-Кобылина. Галактион Козьмин сообщил, что год назад «был обольщён частным приставом Хотинским», который также зачитал ему письмо от Александра Васильевича: за признание в убийстве хозяйки кучеру гарантировались не только деньги, но и «вечная свобода» . Горничная Аграфена Кашкина вернулась к той версии, что излагалась всеми слугами изначально: Луиза Симон-Деманш ушла из дома вечером и с той поры никто её живой не видел:

Что же показано мною при следствии, что она убита Егоровым и Козьминым в спальне, то сознаюсь как перед Богом, велел мне так говорить барин Александр Васильевич. 8 числа ноября того года, придя к нам утром, он обещал награду и защиту .

Решение министра юстиции

Новые обстоятельства, связанные с отречением слуг от прежних показаний, заставили следствие искать дополнительные материалы, однако писем, о которых упоминали повар Ефим Егоров и кучер Галактион Козьмин, найти не удалось, а частные приставы Хотинский и Стерлигов «отрицали своё участие в подкупе» крепостных Сухово-Кобылина . В 1852 году дело об убийстве Симон-Деманш проходило по инстанциям и в декабре рассматривалось Сенатом . На слушании в высшем государственном органе империи, состоявшемся 18 и 22 декабря, три сенатора высказались за оправдание Сухово-Кобылина; один — Иван Николаевич Хотяинцев — выступил против: по его мнению, слуги не имели отношения к преступлению, зато вина Александра Васильевича казалась ему «вероятной» . Материалы и документы были переданы «для консультаций» министру юстиции Виктору Никитичу Панину ; ему же Сухово-Кобылин отправил письмо, в котором сообщил, что получение ответов на некоторые вопросы является для него «делом чести гражданина»:

Ваше сиятельство!.. Я не имею никакой нужды в оправдании. Взгляд Ваш на дело убедит Вас в этом: но я прошу Вас именем того правосудия, которого Вы главнейший орган, обратить строгое внимание Ваше на вопрос: за что я был взят и содержим в тюрьме, и почему трёхлетнее судопроизводство не отстранило моё имя от дела по смертоубийству?

В октябре 1853 года граф Панин выступил в Сенате с докладом по затянувшемуся делу; основные тезисы его выступления касались недостаточного количества улик для осуждения слуг Луизы Симон-Деманш и неполного изучения материалов, связанных с Сухово-Кобылиным. Министр юстиции предложил направить дело на «переследование». В декабре общее собрание Государственного совета утвердило заключение Панина ; через месяц, в январе 1854 года, резолюцию о создании новой следственной комиссии, возглавляемой генерал-майором Ливенцовым , закрепил своей подписью император Николай I .

Второй этап расследования (1854—1857)

Повторный арест Сухово-Кобылина

Новая следственная комиссия, приступившая к работе в феврале 1854 года, провела дополнительные допросы Ефима Егорова, Галактиона Козьмина и Аграфены Кашкиной, но слуги Симон-Деманш никаких свежих подробностей добавить не смогли; их позиция, по словам биографа Сухово-Кобылина Майи Бессараб , сводилась к утверждению «знать не знаем, ведать не ведаем» . Сам Александр Васильевич зимой находился в Выксе и работал над своей первой пьесой « Свадьба Кречинского ». Весной начинающего драматурга вызвали в Москву и предложили явиться в Мясницкую полицейскую часть «для прохождения некоторых формальностей» . Там Сухово-Кобылину предъявили постановление об аресте и направили сначала в городской арестный дом на Большой Калужской , затем на гауптвахту , расположенную в Тверской части Москвы .

Дневниковые записи Александра Васильевича свидетельствовали о том, что режим заключённого был относительно свободный: ему давали возможность ездить домой, встречаться со знакомыми, заниматься литературной деятельностью. Впоследствии Сухово-Кобылин вспоминал, что все шесть месяцев были в основном потрачены «на отделку и обработку „Свадьбы Кречинского“»:

Каким образом мог я написать комедию, состоя под убийственным обвинением и требованием взятки в 50 тысяч рублей, я не знаю, но знаю, что написал Кречинского в тюрьме — впрочем, не совсем, — ибо я содержался (благодаря защите княгини Гагариной и Закревского) на гауптвахте у Воскресенских ворот . Здесь окончен был Кречинский .

За полгода, проведённые драматургом в изоляции, следственная комиссия не обнаружила новых материалов в деле об убийстве Симон-Деманш . В ноябре 1854 года Александр Васильевич был освобождён вместе с камердинером Макаром Лукьяновым «на поручительство полковницы Сухово-Кобылиной с обязанностью представлять означенных лиц когда и куда требуется» .

Процедура церковного покаяния

В ноябре 1855 года вышло в свет определение Правительствующего сената, согласно которому Сухово-Кобылин по-прежнему «оставался на подозрении». Второй пункт документа предписывал «за прелюбодейную связь Сухово-Кобылина с Симон-Деманш, продолжавшуюся около восьми лет и разорвавшуюся жестоким смертоубийством», подвергнуть отставного титулярного советника «строгому церковному покаянию для очищения совести». Копию этого документа драматургу вручил представитель Московской епархии .

Через месяц, 11 декабря 1855 года, в церкви Воскресения на Успенском Вражке , находящейся неподалёку от дома, где жила Луиза Симон-Деманш, в присутствии чиновников, полицейских и многочисленной праздной публики прошла процедура публичного церковного покаяния Сухово-Кобылина. Драматург отреагировал на это событие словами:

Сквозь двери сырой сибирки, сквозь Воскресенские ворота привела она [судьба] меня на сцену Московского театра… Теперь далее ведёт судьба — публичному позору и клеймению предаёт честное имя, и я покорён тебе, судьба, — веди меня, я не робею .

Закрытие дела

Через пять с половиной лет с момента открытия дела об убийстве Симон-Деманш стало понятно, что следствие зашло в тупик. В мае 1856 года министр юстиции подготовил документ, в котором указал, что в деле не нашлось «улик, требуемых законом» ; по словам графа Панина, подозрение в отношении Сухово-Кобылина базировалось исключительно на «одних предположениях, ни на каких данных не основанных» . То же самое касалось и слуг, которые не могли «по правилам закона быть признаны изобличёнными». В июне по поручению министра юстиции в Сенат было внесено предложение о том, чтобы и Сухово-Кобылина, и его крепостных крестьян — Ефима Егорова, Галактиона Козьмина, Аграфену Кашкину — «от всякой ответственности по вышеозначенному предмету оставить свободными» .

Окончательный вердикт был вынесен в октябре 1857 года, когда Государственный совет оправдал всех подозреваемых; полтора месяца спустя приговор был подтверждён императором Александром II . Если предложение министра Панина Сухово-Кобылин воспринял с плохо скрываемым возмущением («Оказалось, что и преступники равным образом оправданы!») , то итоговое решение встретил почти спокойно: «Я до того истомился, что известие это ровно никакого влияния на меня не произвело» . Последним штрихом в семилетней истории уголовного дела стала утрата решения Госсовета от 25 октября 1857 года — документ «был затерян писцом в пьяном виде вместе с парою сапог» .

Общественный резонанс

По словам писателя Петра Боборыкина , история, случившаяся в ноябре 1850 года, «сильно взволновала барскую и чиновную публику обеих столиц» . Свидетельством того, что дело с самого начала воспринималось в обществе как событие незаурядное, было включение информации об убийстве Луизы Симон-Деманш в составленную для Николая I сводную ведомость «О происшествиях по Империи с 18-го по 25-е Ноября 1850 г.», на которой после ознакомления появилась пометка «Сия статья принята Его Величеством к сведению» .

Народная молва выдвигала свои версии. Так, Александр Рембелинский рассказывал, что интерес публики к любовному треугольнику породил множество слухов: «Связь его с француженкой была известна, не менее известен был в обществе и его роман с дамой из высшего света, всем известной. И вот пошла писать губерния!» Пётр Боборыкин воспроизвёл в своих воспоминаниях тот сюжет, что передавался в Москве из уст в уста: в его основе лежала сцена ревности, которую Симон-Деманш устроила во флигеле в ночь с 7 на 8 ноября вернувшимся со званого ужина Сухово-Кобылину и Надежде Нарышкиной; вспыливший титулярный советник ударил Луизу шандалом , «отчего она тут же умерла» . Аналогичное объяснение прозвучало и в секретном письме московского генерал-губернатора Закревского, адресованном главному начальнику III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии Алексею Фёдоровичу Орлову : по словам Арсения Андреевича, «убийство Деманш было вынуждено необходимостию спасти репутации соперницы» .

Легенды о случившемся появлялись и спустя десятилетия после вынесения приговора. В 1910 году на страницах издания « Русская старина » была опубликована статья Павла Россиева , в которой со ссылкой на некую родственницу Сухово-Кобылина рассказывалось об ином варианте развития событий: Деманш была убита ещё до вечернего визита Александра Васильевича к Нарышкиным — во время бурного объяснения во флигеле титулярный советник сильно толкнул Луизу, отчего она «ударилась головою о камин и упала мёртвою на пол» . Подобные разговоры, по утверждению Евгения Феоктистова, привели к тому, что Сухово-Кобылин оказался отвергнутым высшим светом — «общество отвернулось от него» .

В этой ситуации драматург обрёл поддержку в той среде, с которой прежде был мало знаком: в литературных и театральных кругах. Так, ещё до оглашения приговора его весомо поддержал актёр Михаил Щепкин , с воодушевлением принявший первую пьесу Александра Васильевича «Свадьба Кречинского». Руководителя журнала « Современник » Некрасова не смутила неоднозначная репутация Сухово-Кобылина: в 1856 году Николай Алексеевич напечатал его первую пьесу в одном номере с произведением Льва Толстого « Два гусара » . Открыто принял сторону драматурга и публицист Влас Дорошевич :

А. В. Сухово-Кобылин был жертвою судебной ошибки. И особенно своевременно извлечь на свет Божий эту историю, дремавшую в архивах старого сената, именно теперь, в эпоху нападок на новые суды… И к симпатиям к писателю пусть присоединятся ещё симпатии к невинно страдавшему человеку .

Гроссман против Гроссмана

В конце 1930-х годов журнал « Крокодил » напечатал эпиграмму Эмиля Кроткого : «Гроссман к Гроссману летит,/ Гроссман Гроссману кричит:/ Гроссман, где б нам отобедать,/Как бы нам о том проведать?/ Гроссман Гроссману в ответ:/Знаю, будет нам обед:/В чистом поле под ракитой/Труп француженки убитой» . Эпиграмма обрела популярность в литературных и читательских кругах. Поводом к её появлению стал последовательный выход двух книг о Сухово-Кобылине, авторы которых — двоюродные братья (по некоторым данным — однофамильцы ) Леонид Гроссман и Виктор Гроссман — оказались оппонентами .

Версия Леонида Гроссмана

Книга Леонида Гроссмана, вышедшая в 1927 году в ленинградском издательстве « Прибой », имела, по замечанию Станислава Рассадина, «обвиняющее название»: «Преступление Сухово-Кобылина». В основе произведения лежали материалы уголовного дела с теми уликами, что были собраны следствием: кровавыми пятнами во флигеле, показаниями Ефима Егорова и других слуг, выдержками из писем фигурантов . Отзывы об исследовании Гроссмана оказались разноречивыми. Так, Максим Горький , которому автор отправил «Преступление Сухово-Кобылина», в письме Леониду Петровичу из Сорренто (13 сентября 1927) назвал книгу ценной, отметив, что в ней присутствуют гуманность и «человечное отношение к человеку, хотя бы и преступному» .

К числу тех, кто одобрил работу Леонида Гроссмана, относился и Корней Чуковский . Прочитав «Преступление Сухово-Кобылина» в журнальной редакции (« Новый мир », 1926, № 11, 12), Корней Иванович оценил «литературное радение» автора и «художественный подход к предмету». Некоторые замечания Чуковского касались стилистических недочётов: по его мнению, автор слишком часто использовал слово «жуткий» и чрезмерно насытил свой труд эпитетами («кровавый призрак», «испытанное средство пыток» и т. д.). При этом Чуковский был недоволен позицией тех рецензентов, которые при анализе книги устроили «адвокатский разбор»: «Неужели всё дело в том, убил ли Сухово-Кобылин или нет?» «Сторону защиты» драматурга в литературной полемике вокруг книги Гроссмана представлял публицист Вл. Лаврецкий : в статье, опубликованной в « Красной газете » (1927), он назвал доказательства Леонида Петровича «крайне слабыми», отметив, что «прямых улик против Сухово-Кобылина никогда не было, нет их и теперь, а косвенные шатки и противоречивы» .

Книга Леонида Гроссмана осталась в сфере внимания исследователей и спустя десятилетия после выхода. Так, Станислав Рассадин, процитировав отдельные страницы из «Преступления Сухово-Кобылина» ( «…великосветский донжуан , изящно угрожающий кастильским кинжалом беззаветно любящей его женщине…» ), предложил сделать поправку на время, напомнив, что в 1920-х годах «классовой обструкции» подверглись многие представители литературы XIX века . Майя Бессараб, отдав должное «блестящему» языку автора, пришла к выводу, что Леонид Гроссман не мог провести объективное расследование по двум причинам: во-первых, часть архивных материалов, в том числе находившихся во Франции, была ещё закрыта; во-вторых, в основе книги лежала заданная установка на то, что «де-мол, дворянин Сухово-Кобылин скорее мог совершить преступление, чем крестьяне, его крепостные» .

Версия Виктора Гроссмана

«Приговор», вынесенный Сухово-Кобылину в книге Леонида Гроссмана, был «обжалован» в произведении литературоведа и писателя Виктора Гроссмана, вышедшем в свет в 1936 году . По словам литературного критика Анатолия Горелова , Виктор Азриэлевич не только дал своей книге название, которое впоследствии было растиражировано исследователями — «Дело Сухово-Кобылина», — но и оспорил вердикт своего родственника . На протяжении многих страниц автор последовательно опровергал доводы, прозвучавшие в «Преступлении Сухово-Кобылина»: так, он доказывал, что размытая кровь, обнаруженная во флигеле, объяснялась «бытовой правдой» середины XIX века, когда кухарки и повара приобретали живую дичь и птицу и готовили её в сенях . Повар Луизы Ефим Егоров, по словам Виктора Гроссмана, мог ввести следствие в заблуждение неоднократным изменением своих показаний .

Майя Бессараб при сравнении двух книг отметила, что одним из наиболее весомых аргументов Виктора Гроссмана является судебно-медицинская экспертиза, которую по его просьбе провёл в 1934 году профессор . Согласно её результатам, сделанным на основании протоколов, показаний и медицинских заключений экспертов, работавших в следственной комиссии, смерть Симон-Деманш наступила «от асфиксии вследствие удавления шеи петлёй, сделанной из платка, полотенца и т. д.»; ножевое ранение в горло было нанесено уже после кончины женщины. В своём заключении Попов отметил, что избиение Луизы происходило, когда она «находилась в лежачем положении»; клетчатое зелёное платье, в котором нашли погибшую, было надето уже на мёртвое тело .

Отражение в творчестве

Драматическая трилогия Сухово-Кобылина (« Свадьба Кречинского », « Дело », « Смерть Тарелкина ») — это, по мнению Власа Дорошевича, «плод тюремной тоски» и «крик протеста измученного человека» . Первая из пьес создавалась в те годы, когда Александр Васильевич находился под следствием. Исследователи не увидели в «Свадьбе Кречинского» прямых отголосков той драмы, что случилась в жизни автора, однако отметили, что в ней уже прозвучал « мефистофельский смех» человека, перед которым демонстративно закрылись двери многих домов:

Разочарованность писателя в светской жизни, характерная для него в годы, когда обрушившиеся на него несчастья показали ему пустоту и бессердечие высшего дворянского круга, выразилась в комедии в том, что Петербург рисуется в ней как город разврата и хищничества, опасный для простых душ, а попытка приобщиться к высшему свету — как путь, ведущий к гибели .

Зато в «Деле» и «Смерти Тарелкина» в полной мере обнаружился опыт, полученный драматургом во время следствия. Литературовед Анатолий Горелов сравнил его «школу жизни» с впечатлениями Достоевского , отразившего собственные испытания в « Записках из Мёртвого дома » . Так, Сухово-Кобылин не скрывал от близких, что после открытия уголовного дела ему не раз поступали предложения о взятках. Когда один из чиновников, получивший от него крупную купюру, на глазах у писателя проглотил её, Александр Васильевич, по свидетельству соседа Рембелинского, громко произнёс: «Картина!» . Это восклицание Сухово-Кобылин впоследствии включил в несколько сцен пьесы «Дело» . Герой комедии, рассказывающий об основных видах взяток («сельская», «промышленная», «уголовная или капканная»), подобен социологу-экономисту, а их перечень сродни «научно-популярному очерку из истории существующих в обществе отношений» . Личные переживания автора замечены и в эпизоде допроса Расплюева, во время которого интерес следователя к «законом запрещённой любовной интриге» сопровождался выяснением деталей частной жизни: не навещал ли Кречинский Лидочку в ночные часы, не родился ли у них тайный ребёнок; в результате город заполнили «суды да пересуды» .

В заключительной части трилогии — пьесе «Смерть Тарелкина» — автор детально познакомил читателей и зрителей с механизмами следствия. В ней опять-таки присутствовало много личных впечатлений, начиная от подписки о невыезде, предъявленной помещику Чванкину, и заканчивая системой допросов подозреваемых, «пыткой их „тёмной“» . Сам Сухово-Кобылин не скрывал, что перо его обладает «мстительностью»; спустя годы после написания всех трёх пьес он заметил, что сознательно «наказал кнутом чиновную челядь» .

Комментарии

Примечания

Литература

• Лотман, Л. М. А. В. Сухово-Кобылин // АН СССР . Институт русской литературы ( Пушкинский Дом ). — Л. : Наука . Ленинградское отделение, 1982. — Т. 3. — С. 528—548.
• Клейнер, И. М. Судьба Сухово-Кобылина. — М. : Наука , 1969. — 128 с.
• Рассадин, С. Б. Гений и злодейство, или Дело Сухово-Кобылина. — М. : Книга , 1989. — ISBN 5-212-00118-8 .
• Отрошенко, В. О. Сухово-Кобылин. — М. : Молодая гвардия , 2014. — ISBN 978-5-235-03666-6 .
• Бессараб, М. Я. Сухово-Кобылин. — М. : Современник , 1981.
• Горелов, А. Е. Три судьбы. — М. : Советский писатель , 1978.
• Гроссман, В. А. Дело Сухово-Кобылина. — М. : Художественная литература , 1936.
• Дело Сухово-Кобылина / Сост., подгот. текста В. М. Селезнёва и Е. О. Селезнёвой. Вступит. статья и комм. В. М. Селезнёва.. — М. : Новое литературное обозрение , 2002. — 544 с. — (Россия в мемуарах). — 2000 экз. — ISBN 5-86793-210-9 .

Ссылки

• А.И. Ракитин. (неопр.) .

Некоторые внешние ссылки в этой статье ведут на сайты, занесённые в спам-лист Эти сайты могут нарушать авторские права, быть признаны неавторитетными источниками или по другим причинам быть запрещены в Википедии. Редакторам следует заменить такие ссылки ссылками на соответствующие правилам сайты или библиографическими ссылками на печатные источники либо удалить их (возможно, вместе с подтверждаемым ими содержимым). Список проблемных ссылок www.litmir.co/br/?b=194952&p=78