На́ши глу́повские дела́ — очерк Салтыкова-Щедрина , поначалу изданный как отдельное произведение, затем предполагавшийся как часть несостоявшегося цикла « Глупов и глуповцы » и наконец — попавший в составной сборник « ». «Наши глуповские дела» относятся к числу трёх ранних глуповских очерков, написанных летом-осенью 1861 года в Твери .

После запрещения цензурой трёх главных очерков из предполагаемого глуповского сборника, отдельные новеллы и выдержки из него были рассыпаны по двум другим циклам: « » и « » (оба издавались при жизни писателя трижды: в 1863, 1881 и 1885 году). Причём, небольшая часть глуповских текстов вошла в последний сборник, где, в частности, и можно обнаружить очерк «Наши глуповские дела».

Впервые очерк «Наши глуповские дела» был опубликован в конце 1861 года в журнале « Современник ».

История очерка

Эту новеллу можно отнести к первой, ранней серии рассказов из глуповской серии, написанных непосредственно после « ». Эта группа состоит из трёх очерков: « », « » и «Наши глуповские дела», избежавших цензурного запрета и опубликованных в 1861 году. В приведённом списке они расположены в хронологическом порядке, что во многом определяет характер последнего, третьего очерка. Самый поздний из трёх ранних глуповских опусов, он стал своеобразным связующим звеном, в котором видна постепенная кристаллизация авторского образа города Глупова и его обитателей. Летом-осенью 1861 года, когда создавались первые глуповские очерки, их автор занимал должность тверского вице-губернатора , в столице бывал только наездами и не был полностью предоставлен себе как литератор. Это во многом определило характер текстов. С одной стороны, они наполнены живым, непосредственным эмоциональным откликом человека, лишь с большим трудом способного продолжать терпеть усиливающийся конфликт между своими убеждениями и должностью. Заслужив у местной клаки чиновников и помещиков прозвище местного « вице-Робеспьера », Михаил Салтыков постоянно находился в конфликте и с начальством, и с окружением.

С другой стороны, будучи молодым автором-любителем, оторванным от общения с коллегами и своей культурной средой, он разными способами пытался соединить служебную практику с литературным трудом. Первые тексты «надворного советника Н.Щедрина» (псевдоним писателя) публиковались начиная с 1856 года и сделали его имя известным на всю страну. Прежде всего, этот успех можно отнести к остро-актуальным « Губернским очеркам », которые описывали быт различных слоёв населения в последние годы до отмены крепостного права . Новый цикл очерков, рассказов и сценок, задуманный уже после объявления «акта об освобождении крестьян», отличался ещё большей резкостью и жёсткостью сатирического тона.

«Наши глуповские дела» — стал не только третьим очерком «глуповского цикла» по хронологии сочинения, но также и по времени появления в печати. Написан он был летом и (или) осенью 1861 года в Твери , то есть, находился в работе почти одновременно с предыдущим очерком « ». Тем не менее, образ города Глупова получает здесь дальнейшее развитие даже по сравнению с одновременным ему, предыдущим текстом. И хотя в нём ещё сохраняются определённые черты провинциального города, как это было прежде, тем не менее, уже заметна тенденция к постепенному разрастанию Глупова сначала до губернского и затем далее — до общероссийского масштаба. В этом отношении особенно показательны абзацы о «столичных» и «прочих» Глуповых, помещённые в начале первого варианта очерка, но позднее вычеркнутые автором:

«Давно ли, кажется, беседовал я с вами, читатель, о нашем уездном Глупове, как уже сердце моё переполнилось жаждою повести́ речь о другом Глупове, Глупове — губернском.

Он также лежит на реке Большой Глуповице, кормилице-поилице всех наших Глуповых: уездных, губернских и прочих (каких же «прочих», спросит слишком придирчивый читатель. — Разумеется, заштатных и безуездных, отвечаю я, ибо столичных Глуповых не бывает, а бывают столичные Умновы. Это ясно как день). Он также имеет свою главную улицу, по сторонам которой тянутся каменные дома одноэтажной, полукаменной постройки; он также пересекается во многих местах оврагами, по склонам которых в изобилии разводится капуста и прочий овощ, услаждающий неприхотливый вкус обывателей. Словом, Глупов как Глупов, только губернский». ^:630-631

— « », из первоначального варианта рукописи

Несмотря на то, что очерк рисует город Глупов в точности таким, каким отныне он вошёл в дальнейшее творчество Салтыкова и остался в сознании читателей, но всё же пока ещё чувствуется, что автор не вполне кристаллизовал в себе этот образ. К примеру, начало «Наших глуповских дел» открыто намекает на город Тверь , и совсем не случайно в нём «долгожданное возвращение» автора в Глупов описано, как возвращение в родную Тверскую губернию («детство! родина! вы ли это?» — восклицает он в самом начале). Точно так же не случайно и река Глуповица (Малая да Большая) связывается с Тверцой , при впадении которой в Волгу основан город Тверь. Впрочем, это лишь отдельные детали пейзажа, не касающиеся главной цели существования города, при том что всё дальнейшее описание топографии и истории Глупова уже совершенно по-салтыковски фантастично и превращают этот очерк в ближайшую предтечу «Истории одного города». Пожалуй, именно отсутствие концепции некоего цельного произведения и привело к тому, что Глупов в очерках 1861-1862 года всякий раз связывался со вполне конкретными городскими воспоминаниями из разных периодов его жизни. В частности, Салтыков-Щедрин в начале «Наших глуповских дел» «сознаётся», что он далёк от какой бы то ни было мысли о написании «истории Города Глупова», сходу заявляя, что никакой «истории Глупова нет как нет, потому что её съели крысы » ; а вместо истории он видит только собрание исторических легенд, несуразиц и анекдотов . И тут же он приводит три-четыре страницы подобных анекдотов, посвящённых фантастической предыстории Глупова (когда он ещё назывался Умновым). К примеру, один из них рассказывает о приезде в этот город громовержца Юпитера и Минервы-богини (между прочим, в Глупове до сих пор есть музей-квартира, где останавливался Юпитер). Покончив с богами, автор переходит к описанию разных глуповских губернаторов, каждый из которых сразу напоминает страницы «Истории одного города». И здесь в тексте очерка читатель видит уже не Тверь и не Вятку (хотя фамилия одного из перечисленных в «описи» глуповских губернаторов, Фютяев , и представляет собой простую анаграмму пресловутого в Вятке во времена Герцена губернатора Тюфяева), — а тот обобщённый всероссийский Глупов, который отныне только и будет главным героем сначала глуповских очерков Салтыкова, а затем — и его романа.

Занимающий промежуточное место в раннем творчестве Салтыкова-Щедрина, очерк «Наши глуповские дела» похож на живую речь, он имеет несколько фрагментарный вид, соединяя в себе разнородные тексты как по времени создания, так и по жанру (от публицистического очерка до пьесы), а местами — и вовсе поражает хлёсткими фразами, словно бы сошедшими с будущих страниц « Истории одного города ». Пожалуй, изо всех очерков разрушенного цензурой «глуповского цикла» именно он находится ближе всего к тексту будущего романа, замысел которого появится значительно позже. ^:590

Если в очерке « », первом из будущей глуповской серии, город Глупов упоминается не слишком подробно, то на страницах «Наших глуповских дел» он впервые описан не только в подробностях, но ярко и сочно. Из текста можно получить сжатую характеристику местной топографии , а также жителей этого воображаемого населённого пункта, здесь же дано и краткое описание некоторых глуповских губернаторов (предвосхищающее таковое в « Истории одного города »). Если суммировать приведённые здесь сведения о городе Глупове до краткой хроники, то в целом получится примерно следующая картина: «У Глупова нет истории... Рассказывают старожилы, что была какая-то история, и хранилась она в соборной колокольне, но впоследствии ни-то крысами съедена, ни-то в пожар сгорела» . — О глуповских губернаторах говорится и вообще, и в частности: «Были губернаторы добрые, были и злецы; только глупых не было — потому что начальники!» — Ниже даётся краткое описание отдельных губернаторов: губернатор Селезнев, который как добрался до Глупова, уткнулся в подушку, да три года и проспал; губернатор Воинов, который позвал глуповцев, да как затопочет на них: «Только пикните у меня, говорит, всех прав состояния лишу, на каторгу всех разошлю!» А то был губернатор рыжий, губернатор сивый, губернатор карий и так далее. ^:455

В архиве писателя сохранились две рукописи очерка «Наши глуповские дела». Наиболее ценный, черновой автограф содержит полный текст первоначальной редакции вместе с исправлениями. ^:630 Вторая рукопись, которая не была доведена до конца, представляет собой перебелённый вариант первой половины очерка с незначительными изменениями и дополнениями, внесёнными в процессе переписки чернового автографа. По этой рукописи Салтыков вырабатывал окончательный, значительно сокращённый текст произведения. Из первого варианта он исключил начальную часть очерка, вписал на полях новые варианты, соответствующие опубликованному тексту, а также отметил места для вставок отдельно сочинённого текста и отчеркнул карандашом фрагменты, подлежащие сокращению, — значительная часть из этих фрагментов позднее вошла в очерк «К читателю». ^:631

В середине октября 1861 года рукопись очерка «Наши глуповские дела» была отослана в редакцию журнала « Современник » вместе с ещё одной рукописью меньшего размера, которая частью своей была выделена из первоначального варианта, называлась «К читателю» и должна была выполнить функцию развёрнутого вступления (или вводной части к собственно очерку). Однако 7 декабря было получено цензурное разрешение только на «Наши глуповские дела», а статья «К читателю» вернулась вся исписанная красными чернилами. Уезжая обратно в Тверь, Салтыков захватил с собой корректурные гранки вступления — для его дальнейшей доработки к печати. Как следствие, в одиннадцатом номере журнала был опубликован только один очерк — «Наши глуповские дела», ^:247 лишённый всех признаков принадлежности к будущему циклу « Глупов и глуповцы ».

Структура и круг тем очерка

Отменившие крепостное право положения 19 февраля 1861 года резко сместили всю повестку дня в стране. Будучи не только радикальным демократом, но и крупным государственным чиновником, Салтыков-Щедрин ощутил на себе это обострение двукратно. Неизбежным образом, изменился тон и характер его публицистической прозы, в полной мере испытавшей на себе то же политическое обострение. Последним предреформенным очерком стал « », запрещённый цензурой в конце 1860 года. Первые рассказы и очерки «глуповского» цикла , а затем и замысел всего сборника возник спустя полгода и более после отмены крепостного права. Три главных очерка из предполагаемой книги (« Глупов и глуповцы », « Глуповское распутство » и « ») появились ещё на полгода позднее. Однако в течение всего 1862 года писатель ничего не знал об их судьбе. Между тем, в конце апреля 1862 года город Глупов попал под политический запрет, своим удельным весом значительно превосходящий не только цензурный комитет , но и всё министерство народного просвещения во главе с его министром А. В. Головниным .

Вызвав серьёзные разногласия и даже споры в цензурном комитете , волей судьбы два глуповских текста попали в руки к члену Государственного совета графу С. Г. Строганову . Как следствие, последовал категорический запрет к публикации обоих очерков со следующей визой: « Глуповское распутство господ дворян вызывает нас на генерала Зубатова , — писал он Головнину, — при Иване Васильевиче Грозном это было бы и смело и извинительно — теперь это безнравственно и несвоевременно!»

«Забежавший вперёд» очерк «Наши глуповские дела» чистой волей случая был к тому моменту уже опубликован, хотя и также не без потерь, — в цензурном комитете забраковали вступительное обращение «К читателю», выделенное из единого чернового текста. Таким образом, в формирование книги « Глупов и глуповцы » сразу же, с момента появления у автора её замысла началось систематическое вмешательство цензуры, которое, в итоге, спустя два года привело к полному разрушению первоначального замысла, а затем и — потере первоначальной актуальности как для автора, так и для бурно менявшегося политического момента.

Так получилось, что уже в 1863 году очерк «Наши глуповские дела», наряду с другими «просочившимися сквозь цензурное сито» новеллами из числа глуповских рассказов, попал последним (завершающим) номером в суммирующий за четыре года сборник « », составленный автором из разнородных текстов с попыткой сохранить общность темы, но без соблюдения хронологической последовательности. Таким образом, два очерка, появившиеся в 1862 году («К читателю» и «Наш губернский день»), отражавшие более зрелый взгляд автора на поставленные проблемы, находятся в сборнике раньше трёх глуповских очерков , опубликованных в 1861 году (« », « » и «Наши глуповские дела»). ^:583

Парадоксальность подобной расстановки сказывается ещё и в том, что именно «Наши глуповские дела» выполняли в концепции несостоявшегося сборника функцию своеобразной «презентации» города Глупова . Этот очерк стал тем текстом, в котором автор впервые дал яркую развёрнутую характеристику этого «места действия», многими своими чертами предвосхищающую не только стиль повествования, но даже структуру « Истории одного города ». Именно здесь прежде размытые образы глуповского мира обрастают конкретными подробностями. Причём, едва ли не сразу Салтыков приходит к тому же самому выводу о неизбежности гибели Глупова, что и в очерке « », хотя нить его рассуждений более извилиста и сложна. ^:584 Причём, своюй приговор Салтыков-Щедрин проговаривает без малейшей иносказательности, прямым публицистическим текстом и с предельной серьёзностью:

Глуповское миросозерцание, глуповская закваска жизни находятся в агонии — это несомненно. Но агония всегда сопровождается предсмертными корчами, в которых заключена страшная конвульсивная сила. Представителями этой силы, этих ужасных попыток древлеглуповского миросозерцания удержаться на старой почве служат новоглуповцы. В лице их оно празднует свою последнюю, бессмысленную вакханалию ; в лице их оно исчерпывает последнее своё содержание; в лице их оно торжественно и окончательно заявляет миру о своей несостоятельности... <...>

В этом отношении я даже чувствую некоторую симпатию к новоглуповцу. Он мил мне потому, что он — последний из глуповцев.

— « », окончание очерка

И прежде всего, здесь город перестаёт быть провинцией или просто губернским центром, он разрастается до пределов всей страны, а его городничий Зубатов приобретает явственные черты самодержца (хотя и с необходимой долей «конспиративной» иносказательности). Попытки более широкого обобщения Глупова приводят к рассуждениям о его «будущей истории», — этот элемент также появляется в «Наших глуповских делах» впервые. — Впрочем, итог этих рассуждений сугубо негативен: «У Глупова нет истории» , потому что невозможна такая история, «которой содержанием был бы непрерывный, бесконечный испуг» , — пишет автор. Размышления Салтыкова-Щедрина о трагедии народной пассивности и бессознательности, о крайней гражданской незрелости общества спустя восемь лет лягут в основу изображения того же глуповского мира — в «Истории одного города». ^:632

Среди новых черт города и его жителей можно назвать также появление рядом со староглуповцем некоего «новоглуповца» (так Салтыков по следам своих тверских служебных впечатлений окрестил дворянских либералов, позднее получивших прозвание «Трифонычей»). Более подробной и разработанной становится и глуповская география. Так, рядом с Умновом появляется ещё и город Буянов, символизирующий крестьянские восстания. В лице новоглуповца (в недалёком будущем Трифоныча), вполне сохранившего прежнее крепостническое миросозерцание с тем только отличием, что он имеет изящные манеры и владеет либеральной демагогией , староглуповец (будущий Сидорыч) совершает попытки продлить своё существование. Борьба в первые годы после отмены крепостного права принимала всё более горячие формы, в связи с чем и первоначальный оптимизм Салтыкова начинал постепенно угасать. Его вера в грядущую победу «Умнова» начинает колебаться и искать поддержки — в «Буянове», хотя и без особого восторга.

В самом деле, как определить, что может значить глуповское возрождение? Я допускаю возможность говорить о возрождении умновском, о возрождении буяновском, ибо там оно в чём-нибудь выражается... ну, хоть в том, например, что лица веселее смотрят, что ноги бодрее ходят... Но возрождение глуповское!.. воля ваша, тут есть что-то непроходимое, что-то до такой степени несовместимое, что мысль самая дерзкая невольно цепенеет перед дремучим величием этой задачи. Да помилуйте! Да осмотритесь же кругом себя! потяните же носом воздух! Ведь глуповцы даже полов в своих жилых покоях не вымыли! ведь глуповцы даже в баню лишнего раза не сходили! А без этого какое же может быть возрождение!

— « »

Правда, окончательный пессимизм пока не победил окончательно, как это произойдёт в самом скором времени — под влиянием новых административных впечатлений тверского вице-губернатора, а также подавления крестьянских волнений 1861-1862 года. В «Наших глуповских делах» Салтыков-Щедрин ещё не потерял остатки надежды, что дело может кончиться победой, а не поражением. В согласии с этой концепцией новоглуповец, поборник глуповского выживания и «возрождения» (после нанесённого ему в 1861 году урона), получает клеймо всего лишь тщетной попытки умирающего древнеглуповского образа жизни удержаться на старой почве. ^:584-585 Не без скрытого оптимизма Салтыков оценивает этот типаж в финале текста очерка как «последнего из глуповцев» . ^:516

Ещё более ядовитые характеристики в очерке «Наши глуповские дела» получают представители правящей администрации. Вся губернская бюрократия представлена там в виде уродцев, словно бы знакомых по будущей «Истории одного города». Тональность и самый лексикон текста немедленно обнаруживает громадные дозы раздражения своего автора, — жестокого раздражения, которые тот с завидной регулярностью получает по основному месту службы. Это — лишнее свидетельство того мучительного « брака по расчёту », в котором Михаил Салтыков состоял с « табелью о рангах » со времён своей вятской ссылки, будучи вынужденным чиновником при разных российских губернаторах. С нескрываемым отвращением он описывает глуповского градоначальника и его ближайших подчинённых он в виде «плешивого синклита»: « губернатор там был плешивый, вице-губернатор плешивый, прокурор плешивый. У управляющего палатой государственных имуществ хотя и были целы волосы, но такая была странная физиономия, что с первого и даже с последнего взгляда он казался плешивым». Старческие и уродские характеристики глуповского правления ещё более подчёркивают обречённость города и его жителей перед ходом времени.

Очерк «Наши глуповские дела» не имеет какого-то жёсткого или определённого финала, — можно сказать, что автор ставит в конце своё любимое многоточие... — Общероссийский Глупов ещё жив, он не умер окончательно и «похороны» его вместе с отпеванием отодвинуты в неопределённое будущее, возможно, до написания главного романа об этом городе , в то время ещё не существовавшего в планах его автора — даже в виде смутного замысла. И что показательно: делу постепенного вызревания идеи о городе Глупове немало поспособствовал именно цензурный комитет «во главе» с членом Государственного совета графом Строгановым . По существу, именно они своими цензурными запретами шаг за шагом разрушили цельный замысел первой салтыковской книги о городе Глупове , не дав реализоваться литературной идее, по существу, занимавшей центральное место в творчестве писателя. А потому Салтыков-Щедрин, предполагавший покончить с Глуповом ещё в самом начале 1860-х годов, был вынужден через семь лет вернуться к нему в «Истории одного города», — уже в другом литературном жанре, на новом этапе владения материалом и мастерством. ^:589

Таким образом, административно-должностной круг тверского вице-губернатора замкнулся. «Благодаря» политическому и цензурному запрету от графа Строганова (одного из лиц, особо приближённых с самому́ « генералу Зубатову »), сборник « Глупов и глуповцы » был отложен на неопределённое время и остался лежать беспокоящим грузом в архиве своего автора, постепенно подготавливая появление нового крупного произведения. С другой стороны, свою несомненную роль сыграли три года вынужденного литературного молчания (1865—1867), когда Салтыков-Щедрин во второй раз перешёл на государственную службу, занимая в Пензе , а затем в Рязани должность управляющего Казённой палатой . Это время послужило не только вызреванию наболевшего глуповского материала, но и достижению необходимой писательской дистанции, чтобы город «умирающих» стал предметом уже не очерка, политически актуального и злободневного, но произведения вневременного , по сути — романа- притчи , лишённого налёта сиюминутной публицистичности и прямого диалога с читателем. Пожалуй, лучше всех об этом предмете высказался сам автор, — причём, сделав это заранее , в феврале 1862 года, в одном из следующих глуповских очерков, словно бы заранее предвосхищая будущую судьбу своего произведения:

Я должен сказать правду: Глупов составляет для меня истинный кошмар. Ни мысль, ни действия мои не свободны: Глупов давит их всею своею тяжестью; Глупов представляется мне везде: и в хлебе , который я ем, и в вине , которое я пью. Войду ли я в гостиную — он там, выйду ли я в сени — он там, сойду ли в погреб или в кухню — он там... В самый мой кабинет, как я ни проветриваю его, настойчиво врываются глуповские запахи...

Но если Глупов до такой степени преследует меня, то какая же возможность избавиться от Зубатова, этого, так сказать, первого глуповского гражданина ?

— М. Е. Салтыков-Щедрин, « », часть II

И в самом деле, нельзя не заметить, что многие элементы содержания и формы будущего романа о городе Глупове восходят и возвращаются к первым очеркам о «глуповцах». Пытаясь на основе «устных преданий» проникнуть «во мрак глуповской жизни» и обнаруживая в ней гнетущее царство «тупого испуга», автор восклицает в рассказе «Наши глуповские дела»: «О вы, которые ещё верите в возможность истории Глупова, скажите мне: возможна ли такая история, которой содержанием был бы непрерывный бесконечный испуг?» — Ответом на этот, словно бы риторический вопрос, поставленный автором, явилась « История одного города ».

Совсем не трудно отыскать в тексте «Наших глуповских дела» немало других образов и идей, получивших дальнейшее развитие в «Истории одного города». К примеру, пушкинская « История села Горюхина », входящая в число несомненных творческих источников салтыковской летописи Глупова как по жанру, так и по стилю изложения, получила на страницах «Наших глуповских дел» своё близкородственное соответствие в выдержках из личного «журнала» глуповского обывателя Флора Лаврентьича Ржанищева, в котором он «изо дня в день списывал все законные и непротивные правилам глуповского миросозерцания деяния свои». Не менее наглядно и перечисление о губернаторах «добрых и злецах», повелевавших в разное время судьбами глуповцев, — это более чем узнаваемое зерно будущей «Описи градоначальникам». Что же касается акцентированно-фольклорного мотива о бабе-яге , пожирающей Иванушек, то он будет и вовсе дословно повторён в «Истории одного города». ^:589-590

Таким образом, рассказы и очерки начала 60-х годов из несостоявшегося сборника, в особенности, «Наши глуповские дела», в общих чертах и отдельных деталях наметили художественную и тематическую ткань родственной им «Истории одного города», хотя самая мысль о создании этого большого произведения явилась у Салтыкова не теперь, а значительно позднее. ^:590

Комментарии

Примечания

Литература

• М. Е. Салтыков-Щедрин в русской критике : Сборник статей / Сост. Н. В. Яковлев. — Л. : Учпедгиз : ленинградское отделение, 1953. — 432 с. — (Библиотека учителя средней школы. Литературно-критическая серия).
• Гиппиус В.В. «Люди и куклы в сатире Салтыкова». — Пермь, 1927.
• М. Е. Салтыков-Щедрин . «История одного города и др.» — М.: «Правда», 1989 г.
• Турков А. М. Салтыков-Щедрин. — М., Молодая гвардия, 1964. — 65 000 экз.; Изд.2-е — 1965. — 100 000 экз. (ЖЗЛ)
• Эйхенбаум Б.М. «История одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина (Комментарий) // Эйхенбаум Б.М. О прозе: Сб. статей. Л.: Художественная литература, 1969 г. стр.455-502.
• С. А. Макашин Салтыков-Щедрин на рубеже 1850-1860-х годов. Биография. М.: Художественная литература, 1972 г. 600 с.
• Елизарова Л.В. Повествование в «Истории одного города» // Сатира М.Е. Салтыкова-Щедрина. 1826-1876: Межвуз. темат. сб. Калинин: Изд. КГУ, 1977. стр.28-41.
• Ищук Г.Н. Читатель в литературно-творческом сознании М. Е. Салтыкова-Щедрина // Сатира М.Е. Салтыкова-Щедрина. 1826-1976. Калинин: Изд. КГУ, 1977. стр.59-75.
• Турков А. М. Салтыков-Щедрин. — М., Советская Россия, 1981.
• Бушмин А. С. Эволюция сатиры Салтыкова-Щедрина / Отв. ред. С. А. Макашин. — Л.: Наука : ленинградское отделение, 1984. — 342 с.
• Ауэр А.П. О природе символической образности в «Истории» Щедрина // «Шестидесятые годы» в творчестве М.Е. Салтыкова-Щедрина. Калинин: Изд. КГУ, 1985. 59-66.
• Ауэр А.П., Борисов Ю.Н. Поэтика символических и музыкальных образов М.Е. Салтыкова-Щедрина. — Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1988.
• Никольский В.А. Салтыков-Щедрин и Пушкин. Калинин: Изд. КГУ, 1989. 64 с.
• Ауэр А.П. «Салтыков-Щедрин и Лесков» (к поэтике русской сатиры второй половины XIX века) // М.Е. Салтыков-Щедрин и русская сатира XVIII-XX веков. М.: Наследие, 1998, 320 с.
• Турков А. М. «Ваш суровый друг». Повесть о М.Е. Салтыкове-Щедрине. — М., Книга, 1988. — 110 000 экз., 100 000 экз. с илл.; Изд. 2-е испр., доп. М., — МИК, 2009.

Ссылки

• Салтыков-Щедрин М. Е. « » (полный текст очерка с комментариями)
• Глазкова Т. А. « »
• В. А. Зайцев . « », 1864 г. (на Lib.ru/Классика)
• Иванов-Разумник Р. В. . « », 1930 г. (на Lib.ru/Классика)
• Макашин С. А. « » («История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина)
• Назаренко М. Н. « » (на Lib.ru/Классика)

См. также

• Губернские очерки
• Глупов и глуповцы
• Глуповское распутство
• История одного города
• Город Глупов
• Пошехонская старина